Краткое содержание: дети в лагере собираются ночами в палате и рассказывают друг другу страшные истории
Примечание/Предупреждения: смерть персонажей
Сашка многозначительно откашлялась и, дождавшись, пока в палате воцарится большая или меньшая тишина, включила фонарик, начав обводить белым кружком света лица присутствующих и нетерпеливо сопящих на трёх сдвинутых вместе кроватях. «Орден Ужасов» был в полном сборе. Название бесило Сашку своей банальностью, но ничего другого за целый сезон им придумать не удалось.
Первым луч фонарика выхватил из темноты круглое лицо Нинки, Сашкиной подруги чуть ли не с яслей. В темноте серые глаза Нинки казались чёрными, без признака зрачков. Нинка как-то неприятно, выжидающе смотрела на Сашку, как вампир в засаде, и Сашка быстро повела луч дальше. Нинка, конечно, не вампир, и вообще мухи не обидит, но их собрания настолько пропитались страшилками, которые они усердно рассказывали друг другу ночами, что даже обычные вещи и люди начинали казаться жутковатыми.
Круг света дёрнулся и поплыл дальше, в него тут же попал Лысый Виталик, тощий как палка, умный как Эйнштейн. Он стеснялся своей лысины, зачем-то родители перед лагерем побрили его наголо. По отрядам быстро разлетелась информация, что его лечили от вшей. Так что только в ордене он был Лысым или Виталиком, а по всему лагерю его знали под кличкой Вшивый. Виталик был полезным приобретением ордена, его привела Нинка, сойдясь с ним в лагерной библиотеке. Они оба читали как сумасшедшие, поэтому знали кучу историй и умели их рассказывать.
Потом фонарик осветил сразу одинокого близнеца из четвёртого отряда — Лёшку. Родители отправили братьев в разные лагеря, потому что, как уныло признался Лёшка, вдвоём они были слишком неуправляемые. Курносое его лицо с несвойственной ему серьёзностью и важностью глядело в фонарик, даже не жмурясь. Он был ужасно доволен тем, что старшие приняли его в свои дела, хотя Сашка, помнится, была сначала категорически против того, чтобы членом клуба стал мелкий и наглый Ковалёв. Он и один был вполне неуправляем. Но она ошиблась, пацан вел себя вполне пристойно, и его страшные истории были не такие уж детские.
Луч света опять сместился и упал на неразлучную парочку девчонок из соседней палаты, которые сидели на дальней, не придвинутой к другим кровати. Ирка и Маринка. Обе имели одинаковые причёски, одинаковый макияж, гуляли с одним и тем же мальчиком из второго отряда и имели один гардероб на двоих: бесконечно обменивались тряпками, так что не было никакой возможности определить чьи и на ком на самом деле кофточки, топики, леггинсы. Сашка их недолюбливала, потому что Ирка и Маринка за всё время так и не рассказали ни одной истории. И ещё Сашка точно знала, ради кого на самом деле они сюда таскаются. Ради Жени.
Свет упал на спокойное лицо с прямым носом и красиво очерченными губами. Женя всё это и затеял. То есть, затеяла всё Сашка, но идея была его, Женина.
***
Женя появился здесь спустя полторы недели после начала сезона. Летний рабочий лагерь "Эдельвейс», который соседствовал с их спортивным лагерем «Горным Кристаллом», неожиданно затопила вышедшая из берегов речка. Всех ребят оттуда срочно эвакуировали и распределили поровну межу спортивным и туристическим лагерями. Неожиданное появление старших ребят и девчонок произвело фурор среди кристалловцев. В рабочем не было никого младше пятнадцати лет, а паре парней уже стукнуло восемнадцать. Лагерные дискотеки разом оживились. Старшие второй и первый отряды блаженствовали — большая часть распределённых досталась им, изрядно разнообразив их быт.
Но двум парням места не хватило: Женя и его друг Ромка прибыли в третий отряд, где немедленно стали верховодить. Точнее, верховодил Ромка, а Женя держался несколько в стороне ото всех, в том числе, от своего приятеля. Большая часть лагерных девчонок горько сожалели о том, что Женя не ходит на дискотеки, не любит посиделки и не принимает никакого участия в лагерной самодеятельности и соревнованиях.
С Сашкой они познакомились ближе после очередного вечера историй, который проходил спонтанно примерно раза три в неделю, в первой спальне девчонок. Сашка почти в первый же вечер снискала себе славу королевы ужасов, потому что хоть и читала не так много, как Нинка, но имела неплохое воображение и богатый опыт просмотров фильмов ужасов, она ловко сплетала на их основе собственные истории, которые пользовались большой популярностью в лагере. Четвёртый отряд на эти вечера не пускали принципиально, но любители страшных историй из первого и второго были желанными гостями, а когда приехали новенькие, то аудитория пополнилась людьми из их числа.
На следующий день, возвращаясь после завтрака в домик отряда, Сашка обнаружила, что рядом с ней идёт не Нинка, как обычно, а новенький Женя.
— Ты клёво рассказываешь страшилки, — сказал он.
Сашке он, конечно, тоже ужасно нравился, но она старательно напустила на себя неприступный и презрительный вид. Просто на всякий случай.
— Да, знаю, — небрежно ответила Сашка. — Может, завтра опять соберёмся, после отбоя.
— Тебе не обидно, что больше никто не рассказывает, ты одна отдуваешься? — продолжал Женя.
Сашка пожала плечами:
— Нинка тоже рассказывает, — неуверенно ответила она.
— Она рассказывает три, а ты десять, — возразил Женя. — А остальные вообще ничего не рассказывают, с них деньги брать можно.
Сашка остановилась.
— Что ты хочешь сказать? — подозрительно уточнила она, впервые взглянув ему в лицо.
Женя на Сашку не смотрел, что немного её покоробило.
— Извини, — сказал он. — Кажется, я слишком много на себя беру... Если ты любишь ужастики, может быть, составишь мне компанию? Я собираюсь на Плиту.
Женя повернулся к ней, посмотрел в глаза.
Сашка вздрогнула, смутилась.
— На Плиту?
Плитой звали старую бетонную канализационную связку с четырьмя дырами от крышек канализационных люков, которые ещё в девяностые свистнули какие-то предприимчивые бомжи. Плита стояла за территорией лагеря, не очень далеко, но не на виду. О ней бродило множество самых разных историй. Что под ней есть подземный ход к лагерному туалету, а из леса по этому ходу могут ходить и воровать засидевшихся над очком допоздна серунов. Что внизу живёт бомж-людоед, который однажды туда упал, сломал ноги и не мог выбраться, и целый месяц ел свои ноги, и пил мочу. Что там кладбище пропавших детей и всюду валяются кости. Что там живёт дикое, неизвестное науке животное. Что плита построена прямо на старом кладбище и мёртвые мстят за нарушение покоя каждому, кто ступит на их землю. Но самое страшное в Плите было то, что за посещение её вполне реально могли выпереть из лагеря досрочно. Первые три дня пребывания в «Горном Кристалле» Сашка была бы просто рада такому исходу, но не теперь. В глазах Жени читалось банальное и унизительное: «Если ты боишься, это ничего, я понимаю». Сашка тем не менее засмотрелась в них и подумала, что несмотря на свой длинный (по её мнению) нос, побьёт все рекорды крутости в глазах окружающих, если будет «гулять» с Женькой.
— Смотри не испугайся, — поддразнила его Сашка. — После ужина за сортирами. Не опаздывай.
И быстро пошагала дальше, надеясь, что её решимость не улетучится, а Женя не вздумает её догонять и продолжать разговор.
Он не вздумал.
***
По нетерпеливым шепоткам и скрипу панцирных сеток под ёрзающими задами Сашка поняла, что она слишком надолго задумалась.
— Седьмая ночь открывается, — начала она сурово и громко, чтобы не потерять окончательно контроль. — Седьмая ночь открывается, и да не помешает нам никто в эту ночь. Да будет прочен наш круг и не разобьёт его никакой случай.
Пока она говорила, все снова умолкли. Сашка направила свет фонарика себе на лицо, снизу, для пущего эффекта. Слова она запомнила наизусть ещё к третьей встрече. А седьмая была последней. Так гласила инструкция.
— Пусть ночь откроется словами, — закончила Сашка и передала фонарик сидящей справа от неё Нинке.
Нинка приняла его и начала говорить. Говорила она спокойно, медленно, на самой границе невыразительности. Но это была обманчивая скучность. Истории Нинки, хорошо обработанные в ее голове многими годами чтения классической и не очень литературы, пробирали до самых кишок:
-- Моя прапрабабка в начале прошлого века работала служанкой у одной богатой семьи, – начала Нинка, как будто с листа зачитывала. – Ещё до революции это было, в Петербурге. По возрасту моя прабабка была тогда примерно как мы сейчас – лет тринадцати-четырнадцати. Звали её Лукерья, Лушка...
Ковалёв фыркнул было, но умолк после крепкого тычка в бок от Виталика. Нинка, как будто и не заметила этого всего, она уже была в рассказе:
– Лушка в доме на стол накрывала, по разным поручениям бегала. И была в этой богатой семье дочка Татьяна, барынька. Чуть старше Лушки. Они, конечно, дружить не могли – крестьянская девчонка и барынька, но какая-то была между ними симпатия. Пришла пора барыньку на первый бал вывозить. Лушка волновалась, как будто это её на бал везут. Да весь дом волновался. И так случилось, что после первого же выезда барыньке предложение сделал один богатый и знатный человек. Барынька за него идти не хотела, только родители её уговорили – слишком уж брак выгодный. Лушка весь день в людской за Танюшу плакала, потому что этот жених был ужасно старый – лет сорока, и никакой любви у Танюши к нему не было. В общем, обручились этот старик и барынька, только тут его здоровье подвело – пришлось уезжать на воды за границу.
А невесту решено было вывезти пока в деревню, подальше от городских соблазнов. Так весь дом следом в деревню и переехал. И Лушка тоже. Как раз дело было в декабре.
Барынька со времени помолвки была невесёлая, а в деревне совсем нос повесила – уж очень там скучно зимой было. Всех развлечений – вышивать да под пианино петь. Только неделю спустя Лушка заметила, что Танюша изменилась, ожила, повеселела. Румянец во всю шёку, глаза блестят. Как будто влюбилась в кого. А в кого тут в деревне влюбишься? Молодых парней нет, либо сопливые либо седые все. Да и крестьяне.
Родичи-то её сначала на письма думали – как раз тогда пришло первое письмо от жениха Танюшиного. Но Лушка-то знала, что не могла барынька из-за нелюбимого так радоваться. А в то, что уже Танюша его полюбила – не верилось ей.
Вот однажды Лушка поднималась наверх к барыньке, чтобы свечи поменять, слышит – за дверью голоса. Барынька с кем-то вроде говорит. Голос второй молодой, незнакомый, мужской. Так Лушка за дверью и застыла – войти не решается и уйти жалко. Очень уж ей интересно стало, с кем же барынька говорит. Что за таинственный гость такой к ней прибыл, да так, что никто про него не знает. И вот слышит она, вроде мужской голос и говорит:
– Впусти меня, Танюша, весь век любить тебя буду.
Лушка за дверью так рот рукой и прикрыла. Это куда ж его впустить нужно? На улице он в окно лезет что ли? И вроде хотелось Лушке, чтобы Танюша своё счастье нашла, а не с тем стариком венчалось, а вроде как и позор это с любовником сбегать. Танюша молчит, ничего не говорит. Тут Лушка с перепугу в дверь постучала, дождалась позволения и вошла. Смотрит – а в горнице барынька одна у окна стоит, в шаль кутается, локон на пальчик накручивает, губы кусает.
