Для литмарафона.

Пока это всего лишь кусок текста, который застопорился посреди мысли.
И я намерена эту мысль довести до конца.

(Названия пока нет)

В школе их называли "пэшками", и Ярослава ("Яркая", - говорила мама. "Славная", - говорил папа. “Яша”, - говорила бабушка) поняла, что это сокращение от "пробирочники", лишь когда младшие классы закончились.
Пэшки всегда кучковались и никогда не ходили по одиночке, словно боялись, что, отбившись от стаи, погибнут среди диких одноклассников.
У многих из них было по одному родителю, которые и вывели их в пробирке.
Конечно не сами, а с помощью врачей.
В ответ на расспросы крёстная тетя Таня, закатив глаза, наклонялась вперёд и драматическим шёпотом ("Взрослые же вещи говорю", - это родителям) объясняла: "Они нормальным образом не могут".
Потом родители ее отвлекали.
Что не могут и каким образом - было тайной для Ярославиного возраста.
Все, что не по возрасту, знать опасно.
"А ты знаешь, что Яша - это мужское имя?" - однажды сказал ей пэшка - набрался смелости.
"Ты дурак?" - спросила Ярослава.
Разумеется, она не знала такой глупости.
"Нет", - смутился пэшка и ушёл, оглядываясь на неё, словно она обещала что-то ещё сказать, но всё не говорила.
Позже, когда словарный запас подрос вместе с тайнами для возраста(чем больше возраст - тем больше вокруг тайн, на которые все намекают, но никто не сообщает - запрещено) она узнала, что он был не просто пэшкой, а "суриком".
"Он суррогатный", - рассказала Ярославе Глафира. Старший из Фиркиных братьев учился в меде и таскал домой разную терминологию.
У него же они увидели настоящую пробирку - стеклянную трубку с запаянным дном.
Как туда мог поместиться ребенок - загадка.
Суррогатный - значило ненастоящий, и в детстве Ярослава боялась суриков больше, чем вируса, который подгружается из платной игры и  высасывает душу. Ходят среди обычных мальчиков и девочек поддельные, сделанные из чего-то другого, их не боженька дал родителям, а сделали на заказ и выкупили.
(“Как кусок мяса”, - говорила крёстная тетя Таня. А вдруг накупили разных кусков мяса и слепили из них ребёнка?)
А вдруг тоже душу высосут?
На естествознании Ярослава поняла, что слепить из каких-то кусков мяса нового человека - та ещё глупость несусветная, слишком много внутри людей органов и сосудов, которые не поделишь на отдельные части(“О ужас”, - сказала мама. Папа обещал поговорить с директором о школьной программе).
Зато пацаны после урока подперли одинокого пэшку в коридоре и требовали доказать, что кровь у него не голубая.
Наверно, он отбился от своих, позабыл, что в одиночку ходить опасно.
Кто-то даже упал в обморок, потому что кровь оказалась красной.
Фирка говорила, что сурики свою кровь красят, чтобы сходить за нормальных, поэтому просто так не разобраться. Едят красители и "ешки". Маскируются.
Фирка говорила уверенно. Всё, что она говорила, находилось в рунете, а рунет просто так не подделаешь, он большой.
У неё было пятеро младших, их часто показывали по телевизору в большой трёхкомнатной квартире, выданной государством, и брали интервью. Все наряжались и вели себя очень серьезно, но жили небогато.
(“Слава есть, а денег нет”, - повторяла Фирка. “Толку тоже нет”, - ворчала фиркина бабушка).
"Все, что мы даём тебе одной, у них делится на семерых", - говорила мама, расчесывая Ярославины длинные и спутанные волосы (росла коса до пояса, коса - девичья краса).
Брата или сестру Ярославе боженька не дал, видимо, замысел у него был не тот.
"Будь у меня столько братьев и сестер, - ещё говорила мама, - мне бы и друзья-подружки не понадобились, а то можно подружиться непонятно с кем. Люди знаешь как умеют обманывать!"
Но маму обмануть было не так-то просто.
Увидев Фирку впервые, она погнала её мыть руки, хорошенько рассмотрела пятна зелёнки, царапины от кота и хомяка, взглянула зачем-то на сгибы локтей, и только потом усадила гостью за стол.
“А у тебя и папа и мама кем работают? А ты крещёная? А прививки тебе делают? А старший брат с вами живёт?” 
Казалось, мамины глаза, как маленькие камеры в телефоне, нарезают Фиркины действия на кадры. 
Фирка засмущалась, заотказывалась от пышного манника, но потом ела и пила жадно, а Ярослава следила за ней с ещё большей жадностью(“Только скажи правду, не выдумывай, у мамы внутри детектор лжи. Скажи, скажи, скажи”).
Фирка легко созналась - и что брат живёт в общежитии, и что отец выпивает(“Фирка-фуфырка”, - смеялись в школе).
Ярослава выдохнула.
Мама тогда сложила мягкие и ухоженные руки перед собой, как будто решала сложную проблему.
“Приходи к нам ещё”, - наконец разрешила она.
“Нормальная? Нормальная же?” - спрашивала Ярослава, заискивающе глядя в мамины глаза, когда Фирка скрылась в лифте и отправилась к себе.
“Нормальная”, - согласилась мама, а Ярославе большего и не нужно было.
С Фиркой они ходили везде.
(“Я поставлю тебе таймер, - говорила мама. - И я всегда узнаю, где ты, поэтому не ходи никуда, где опасно”).
Планшет в ее семье приходился один на шестерых и пять дней в неделю была не ее очередь, у Ярославы же был “детский рунет” - утром, после обеда и за час до сна.
Фирка собирала их в поход вокруг дома, или до рощи около школы, или посмотреть через забор как на частном стадионе бегают зажиточные пэшки в спецформе своей спецшколы. Ходить мимо них надо было тихо, как невидимки, и не смотреть в упор.
После истории с кровью пэшку как раз перевели сюда. Отец приезжал за ним в длинноносой Ладе Суперстар, открывал заднюю дверь и оттуда появлялся тощий кудрявый пэшка с рюкзаком и жёлтым покемоном на брелке.
Звали пэшку Яков.
(Раз Яшка, два Яшка)
В спецшколе он перестал кучковаться и дружил  с Виталиком(тоже пэшка, тоже перешёл), но не суррогатным, у Виталика мама была самая настоящая. У Якова мамы, кажется, не было вообще.
(“Так не бывает”, - удивилась Ярослава, когда узнала. “Так не должно быть”, - поправил папа).
Когда Яков видел Ярославу - махал ей рукой.
Ярослава отводила взгляд, потому что нельзя смотреть в упор.
Крепко заболев(грипп, скорая, несколько часов ожидания в больнице, потом палата, тетечки в халатах, телевизор, уколы), она видела во сне, как под дверью их подъезда собираются сурики и едят ешки, а потом стучатся в двери, люди их пускают, а они высасывают душу и забирают себе чужих мам.
Но мама - как хорошо - на работе, и только Ярославе удается выскользнуть из дома, в пижаме, как есть, и бежать к церкви, но вот беда, войти нельзя, она, растеряха, забыла дома платок, а пальцы не складываются в щепоть.