Шушура опять залезла на шкаф. Она вообще любила там сидеть, а ещё больше любила скидывать оттуда коробки с обувью. Мне давно бы стоило это учесть и убрать коробки со шкафа, да и вообще все вещи закрыть, запереть, запрятать под навесными замками. Но как-то руки вечно не доходили.
Я допивал шестую кружку кофе и допиливал проект к сдаче. Сдавать нужно было, разумеется, вчера, но вчера уже прошло, а колченогий лопотун возвращать меня в прошлое не желал. Он вообще, зараза, вредный.
Так вот, я досчитывал последние опоры у фундамента, когда мне на плечо свалилась коробка с зимними ботинками. Коробка была тяжёлая, так что кофе я расплескал на клавиатуру, да ещё и со стула чуть ни свалился.
Сверху на меня посмотрела умильными глазками шушура. После чего, мигнув, она издала протяжное: «уиииии» и начала подпихивать к краю очередную коробку. Коробка не долетела до монитора каких-то два сантиметра. Кажется, шушура из-за этого изрядно огорчилась. Следующее «уииии» прозвучало уже печально.
— Так! Прекрати! — строго сказал я, отключая клавиатуру, а заодно и монитор — на всякий случай. — А то вышлю! Вышлю тебя отсюда, слышишь?!
— Уииии, — сообщила мне шушура.
В этот момент из-за дивана вышел колченогий лопотун и двинулся прямо в сторону шкафа. Лопотун существовал во всех временах одновременно, потому он пёр прямо на шкаф, видимо, помня о том времени, когда и шкафа не было, и стены за ним тоже не было, да и планировка квартиры была совсем другой.
Абсолютно забыв о настоящем, лопотун на полном ходу врезался в шкаф, постоял, растопырив свои колченоги, подумал — и снова врезался. Шкаф зашатался: лопотун был тяжёлым, да и лоб у него был бронированный. Шушура наверху заверещала и начала носиться, сшибая коробки. Лопотун помотал головой — и снова боднул преграду.
Я спешно убрал клавиатуру и монитор на диван и потянулся к лопотуну, но тот перекусил клешнёй одну из ножек шкафа, и шкаф начал падать.
На пол с грохотом полетели коробки с обувью, какие-то невесть откуда взявшиеся бумажки, посыпались книжки с полок — и, разумеется, посыпалась шушура, которая сыпаться очень не хотела, и потому верещала и хваталась за полки.
Грохот стоял неимоверный, но шкаф я удержал, хоть и засомневался в сохранности собственного позвоночника. Лопотун, не замечая суеты (он смотрел в прошлое, когда в комнате всё было совершенно спокойно), методично бодал шкаф. Зацепившаяся когтями за полку шушура покачивалась из стороны в сторону.
Я тяжело вздохнул, попытался выпрямиться и прислонить шкаф к стенке.
В дверь постучали.
— Андрюша, у тебя всё в порядке? — послышался взволнованный голос.
Это была Маша, моя соседка. Мы с ней снимали комнаты в одной квартире, и я всё собирался позвать её на свидание, но был неисправимой совой — а Маша была жаворонком. Я ложился спать в пять — Маша упархивала из дома в шесть. По вечерам, когда она была дома, я где-то шлялся. Ночью, когда я приходил, она уже спала. В общем, сплошная невезуха, но речь не о том.
— В порядке, — прохрипел я из-под шкафа, и на пол таки шлёпнулась неудержавшаяся шушура.
— Я зайду? — спросила она.
— Нет, нет, погоди, — всё также прохрипел я. Наклонив шкаф, я прислонил его к стенке и подхватил лопотуна. Лопотун растопырил колченоги, отчего стал похож на морскую звезду, и задумчиво покачал клешнями из стороны в сторону.
Убедившись, что шкаф падать не собирается, я зажал лопотуна между диваном и стеной, шушуру сунул в выдвижной ящик стола, посмотрел в зеркало, испугался, махнул на всё рукой — и открыл дверь Маше.
Маша улыбнулась — но стоило ей заглянуть в комнату, как улыбка сползла с её лица.
— Андрюша, что это? Что у тебя произошло?! — испугалась девушка.
— Это? Аааа, это? — шушура шебуршилась в ящике стола, пытаясь открыть его изнутри, и я мысленно скрестил пальцы. — У шкафа ножка сломалась, и он упал.
— Как так сломалась?! — ещё сильнее испугалась Маша.
— Ой, да не беспокойся, он ведь старый уже...
— Давай я помогу тебе! — воскликнула Маша и бросилась прибираться, не дожидаясь разрешения.
Маша была девушкой доброй и симпатичной, немного похожей на ребёнка: взъерошенная, по виду совершенная школьница, косметикой не пользуется, и взгляд мечтательный. Но мне она нравилась: было в ней что-то настоящее.
Хотя, вру, конечно же. Просто она не выглядела нормальной. А мне нормальные люди противопоказаны.

Когда мы прибрались в комнате, я посмотрел на часы, понял, что проект надо было отправить полчаса назад, махнул на всё рукой — и пошёл в магазин. Нужно было купить молоко для шушуры, чего-нибудь для лопотуна, да и Машу проводить до станции метро: она как раз шла на работу. Вот и совпали наши невероятные биоритмы: я наконец-то прободрствовал достаточно, чтобы пересечься с девушкой с утра.
Возле станции метро я набрался смелости и позвал Машу после работы в кафе. Маша не возражала. Только попросила напоследок: «Шкафы больше не ломай, ладно? А то не доживёшь до вечера».
Мы посмеялись, она ушла — а я отправился в магазин за едой.
В подъезде меня ждал сюрприз: позвонил заказчик и спросил, где же, мать его, проект. В итоге дверь я открывал, одной рукой держа пакет, другой — ключи, ухом прижимая к плечу телефон и расточая извинения и обещания.
Заказчик обещания не слушал и исходил на всякие дурно пахнущие субстанции. Но когда я открыл-таки дверь, ругань я уже не слышал: посреди коридора лежал мальчик с отрубленной ногой.
То есть, натурально, с отрубленной. Культя, кровища, все дела. Пока я хватал ртом воздух, глядя на мальчика, тот повернул голову, что-то простонал — и протянул в мою сторону руку.
— Понятно?! — строго спросил в трубке заказчик.
— Понятно, — деревянным голосом ответил я.
— Замечательно. Жду, — сказал мой собеседник и положил трубку.
Дверь я закрывал в спешке, теша себя надеждой, что он из тех. В тот миг, когда ключ в замке сделал последний поворот, я уже знал правильный ответ. Конечно, из тех. На нём же рубаха неизвестного кроя, и штаны холщовые, и туесок какой-то. Однозначно из тех.
Стало спокойнее.
— Помогите, — прошептал мальчик.
Дверь в мою комнату приоткрылась, и оттуда выглянула любопытная шушура. Пока я разувался, шушура сунула морду в пакет и попыталась стащить оттуда молоко.
— А ну брысь! — рявкнул я.
— Уииии, — округлила глаза шушура. Но молоко зажала в лапах и попятилась в комнату, таща пакет за собой.
— А ну брось, кому сказал!
Но упрямая зверюга только моргнула и скрылась за дверью.
Я опустился на колени перед мальчиком, стараясь не вляпаться в кровь. Нужно было отпустить его как можно быстрее, чтобы не мучился.
Эх, что за монстры вокруг развелись! Раньше всё какие-то феечки появлялись, единороги и прочая ерунда, а как переехал в этот дом — то висельник поутру в коридоре обнаружится, то какой-то несчастный, запытанный до полусмерти, то вот теперь… мальчик. Изверги, одно слово.
— Что с тобой случилось? — спросил я. Ответ на этот вопрос был очень важен. Без него раненые и мёртвые не уходили.
— Не знаю… — простонал мальчик.
— То есть, не знаешь?
— Есть три варианта… ещё не решено.
Я тяжело вздохнул. Три так три, нужно просто узнать их все.
— Валяй. Говори все три.
— Я строил дом, упал, и на ногу мне упал камень.
Я мысленно скривился. Это какой камень должен был упасть для такого эффекта? Он там что, пирамиду египетскую строил? Но кивнул и скомандовал:
— Дальше.
— Ещё, возможно, мне ногу отрубили из-за гангрены.
Уже логичнее. Я снова кивнул.
— А ещё, возможно, великан откусил.
Опасная жизнь у мальчика, ничего не скажешь. Я взял его за руку и скомандовал:
— Закрой глаза, я отпущу тебя в лучший мир.
Он послушно закрыл глаза. Кровь растекалась и уже намочила мне колени. Но это нестрашно — неприятно только. Исчезнет мальчик — исчезнет и кровь.
Я закрыл глаза и сосредоточился. Мир заполнило мерцающее полотно, на котором то тут, то там вспыхивали образы, но они ускользали прежде, чем я успевал их рассмотреть. Мальчик парил рядом, держа меня за руку, незримый ветер развевал ему волосы и одежду, ну и короче, смотрелось бы это очень кинематографично и пафосно, но мне было не до того. Я мысленно нарастил ему ногу — икру, щиколотку, ступню с пальцами и ногтями.
Мальчик посмотрел вниз и заулыбался. «Спасибо! — подумал он, но я всё равно услышал. — Теперь не болит».
Но это было ещё не всё. Я мысленно потянулся к точке, которую хорошо знал, приблизил её так, что она превратилась в дверь, и открыл. За дверью был пасторальный раз: паслись козы и овцы, по зелёным холмам рассыпались домики — ладненькие и чистенькие, как в сказки. Один из самых уютных миров, какие я только встречал. Там даже драконы были все сплошь травоядные и спасали принцесс от рыцарей.
«Лети», — сказал я. И мальчик полетел. Он улетал, становясь всё меньше, а его одежда и волосы всё также кинематографично развевались.
Из блаженного забытья меня вывел звонок телефона.
— Ты сказал, что отправишь проект немедленно! — надрывался в трубке заказчик. — Где?! Где, я спрашиваю?!
— В доме авария, отключили электричество, — не моргнув глазом, соврал я и вошёл в комнату.
Как всегда бывало после «отпускания пришельцев», на меня накатила слабость, и даже голова закружилась, так что происходящее я увидел не сразу.
На полу была огромная белоснежная лужа. Шушура сидела рядом и лакала молоко. Наискосок через лужу, невозмутимый и задумчивый, брёл освободившийся из-за дивана колченогий лопотун. И направлялся он в сторону шкафа.

Хотелось упасть и умереть, но было нельзя. Пришлось рукой править проект, ногой вытирать молоко с пола, да ещё и лопотуна за колченогу удерживать в стороне от шкафа.
Шушура, сытая и совершенно довольная, норовила усесться перед монитором. Я её сгонял, но стоило отвернуться — и она снова усаживалась на стол и пялилась на меня, приговаривая периодически: «Уииии».
Когда проект наконец был отправлен, заказчик сменил гнев на презрительное «ну ладно», а я упал на диван и уставился в потолок. Хотелось спать — но заснуть не получалось, и я бесконечно гонял в голове мысли, всё ещё удерживая лопотуна за колченогу (отчего тот скрёб оставшимися колченогами по полу, и звук получался раздражающий и противный, но мне было плевать).
Шушура, пользуясь моей усталостью, забралась мне на грудь и улеглась. Хотелось бы сказать, что свернулась клубочком, но шушура сама по себе похожа на чуть вытянутый пушистый клубочек с хвостом и крохотными лапками, так что скажу, что она просто улеглась, закрыла глаза и сделала вид, что спит.
Да я и сам незаметно задремал, не выпуская при этом колченогу.

Видеть их я начал в детстве. Они приходили ко мне сами: люди, животные, странные, неизвестные науке существа. Приходили, переворачивали у меня шкафы, порой — рвали одежду, раскидывали еду. Родители их не видели — и потому винили во всём меня. На мои объяснения лишь отмахивались: «Воображаемые друзья — это нормально в таком возрасте!» И если я говорил, например: «Это не я, это шушура», — то мне отвечали: «Ну так угомони свою шушуру». Так что виноват всё равно оказывался я.
Мне было десять, когда родители поняли, что с моими бесконечными грякогрызами, бумбстиками и драмбослямбами что-то не то. Ну не положено ребёнку так долго иметь воображаемых друзей. Не положено. Тогда и потянулись: сперва психолог, потом — психотерапевт, а следом и психиатр.
И вот с психиатром мне невероятно повезло. Ему бы прописать мне таблетки — но он попросил меня на следующую встречу принести ему грякогрыза. Я принёс. Он попросил описать животное. Я описал. Потом он отвёл меня в палату к другому пациенту, чтобы тот тоже посмотрел на грякогрыза.
И другой пациент увидел грякогрыза в точности таким, каким видел его я.
Вот кто бы мог подумать, что в нашем мире ещё остались нормальные психиатры.
Тот пациент и объяснил мне всё. Он рассказал и откуда они берутся, и что с ними делать.
Я до сих пор помню, как сидел у постели мужичка, который стал моим первым и единственным учителем, и слушал.
— Эти существа, — говорил он, — плод воображения других людей. Плод их фантазии. Когда писатель, или художник, или какой-нибудь другой творческий человек придумывает что-то — этот образ получает отражение и застревает в нашем мире. Но видеть его можем только мы.
— Но почему мы?
— Откуда мне знать? — отвечал мой учитель. — Я могу лишь сказать, что в наших силах дать им покой и свободу.
Вот я и научился давать им покой и отпускать их на свободу. Сперва мы вместе отпустили грякогрыза. Потом я пришёл домой и отпустил бумбстика и драмбослямба. А шушуру отпустить не смог. Она смотрела на меня такими умильными круглыми глазами, что я не выдержал и сказал: «А, ладно! Живи!»
Так она и жила со мной, периодически только скидывала со шкафа коробки, да молоко по полу разливала.
Недавно к ней присоединился колченогий лопотун — но его я уже сам придумал. Но меня можно простить: день тогда выдался тяжёлым, да и вообще, я был пьян.

Когда я проснулся, за окном уже темнело. Шушура куда-то запропастилась. Наверное, опять пряталась где-нибудь на верхотуре. Лопотун, перевернувшись на спину и подобрав колченоги, дремал возле дивана. В ящике электронной почты обнаружилось сразу три гневных письма от заказчика.
Я встал, умылся, собрал волю в кулак, присёл над лопотуном и всё-таки отправил его в лучший мир. Голова опять закружилась, но терпеть уже не было никаких сил. Одного опрокинутого шкафа мне хватало.
После чего я отправился на кухню и сунул нос в холодильник.
В этот момент зазвонил телефон.
— Андрюша, — ласково пропела в трубке Маша. — Ты встретишь меня у метро?
Зачем ей надо было, чтобы я её встречал, я не очень понял. Но хочет — встречу, никаких проблем.
— Конечно, конечно, — заверил я девушку, зевая. — Через сколько?

Когда я шёл к метро, уже почти стемнело. Дул ветер, падал снег вперемешку с дождём, люди, подняв капюшоны, спешили по домам. Я же только жалел, что не купил себе резиновые сапоги, потому что ноги у меня промокли через пару мгновений, и теперь в ботинках противно хлюпало.
До метро оставалось совсем немного, когда появился он. Я его не сразу заметил: слишком занят был разглядыванием луж под ногами. Но пропустить такую махину было просто невозможно.
Существо было громадным. Ростом, наверное, метров семь или восемь. Оно чем-то походило на оживший замшелый валун. Наверное, это что-то типа тролля, или огра, или, может, какого-то великана. Великан стоял среди деревьев, росших вдоль дороги, и поглядывал на проезжую часть.
И вот это уже было плохо.
Очень плохо.
Если он заденет какую-нибудь машину, то всё закончится печально. Авария, «водитель на скользкой дороге не справился с управлением». Ну мы все видели такие объявления. Но обычно не понимали, с чем они связаны.
Я повернул прочь от метро и пошёл к великану. Он пока переминался с ноги на ногу и поглядывал по сторонам. В руке у великана была дубина.
Я подошёл на расстояние пары метров.
Теперь предстояло самое сложное.
У великана не спросишь, что его тревожит, но он, вроде, живой, не раненный и не убитый, так что можно и не спрашивать, просто выкинуть прочь из мира, пока не случилось что-нибудь непоправимое.
Я приблизился ещё на метр.
Великан приподнял правую ногу, и я, уже ни о чём не думая, сделал оставшийся шаг вцепился ему в левую ногу.
И закрыл глаза.
Мир вокруг померк, пёстрые образы заплясали перед глазами, сменяя друг друга. Великан извивался, пытаясь вырваться, но я держал его крепко и спешно подыскивал нужную дверь.
Засигналила машина, раздался визг резины. Послышался женский крик. Но я нашёл дверь! Нашёл! Размахнувшись, я кинул великана прочь, и в этот миг кто-то сбил меня с ног.
Я лежал в луже, было противно и мокро. Сверху на мне лежала Маша. За её спиной виднелась врезавшаяся в дерево машина.
Другая машина стояла побитая посреди дороги.
Видимо, великан всё-таки успел сделать свой шаг.
— Андрюша, ты чего?! — испуганно пробормотала Маша. — Застыл посреди дороги, руки поднял. Ты что, молился?
— Давай вылезем из лужи, — прокряхтел я.
Мы встали. Вода текла с меня ручьями. Какое уж тут кафе, тоже мне, герой-любовник.
Маша, впрочем, тоже замаралась, у неё в грязи были колени и ладони.
— Пойдём домой, — сказал я. — Переоденемся и там что-нибудь решим.
А потом добавил:
— Спасибо, Маш.
— Да пожалуйста, — она пожала плечами и посмотрела на меня странно. — А ты не писатель?
От неожиданности я закашлялся.
— Ты почему так решила?
— Ну, ты немного не от мира сего. Задумываешься. Из реальности выпадаешь. Смотришь иногда в пустоту. Я такая же. Вот я и подумала: может, ты писатель?
Я даже и не знал, что ответить.

Мы уже поднимались к квартире, когда до меня наконец дошло.
— Маша, ты пишешь? — я постарался сказать это максимально небрежно, но всё равно получилось как-то слегка шокировано.
— Да… — смущённо пробормотала она и даже опустила взгляд. — Я в Москву приехала, чтобы быть поближе к издательствам. Я мечтаю зарабатывать литературой! Но пока… не получается.
— Ты пишешь фэнтези? — это был не вопрос, а утверждение, но девушка всё равно ответила:
— Да.
— И любишь ты… тёмное фэнтези?
Тут глаза у Маши загорелись. Открывая дверь в квартиру, она восхищённо рассказывала:
— Мой любимый писатель — Джордж Мартин. И Джо Аберкромби! Я считаю, они единственные правдиво показывают страшную реальность Средневековья, с убийствами, пытками, увечьями, но при том они делают мир чуточку волшебным, добавляя туда драконов, или магов, или…
— …великанов, — добавил я.
—  Да! — поддержала меня Маша. — Или великанов! Ты их тоже любишь, да? Они великолепны!
Мы стояли посреди коридора, и на полу там лежала та самая отрубленная (видно, всё же откушенная) нога. Возле неё с озадаченным видом сидела шушера.
— О да, ты права, — пробормотал я, глядя на ногу. — Они великолепны…

По правде сказать, не было в нашем селе семьи справнее, чем Вуйчиков, все как на подбор. Сам Якуб Вуйчик хозяин всем на завидки, кулак крепче камня. А уж щедрый да добрый, под праздники всех как есть угощал вином. У кого какая нужда, никогда не отказывал, да и Бога боялся. Завсегда сельскому костёлу помогал. И брат его Дариуш Вуйчик мировым судьёй на селе был, да ещё и все окрестные к нему норовили сунуться. Справедливее человека свет не видывал, а уж как плясать умел, у остальных бывало ноги отнимаются, а Дариуш всё каблуками по доскам отстукивает. И жена Якуба, Сусана – ох и красавица, ох и умница, всё в руках у неё горело, любое дело, а какие она крендели да булки пекла, а какие она полотенца вышивала. В их хату и зайти-то как в музеум страшно было из-за красоты тех полотенцев. Да и жена Дариуша, Кинга не отставала от неё, та со скотиной и садом особое обращение имела, лучших коров да овец, слаще яблок и слив, чем у ней в саду ни у кого не было. А уж весёлая, к кому за стол ни подсядет, всюду смех да веселье начинается, в какую избу ни зайдёт. И отец ихний, Камил Вуйчик, хоть и стар уже, за девяносто, а вся деревня его уважала, каждый его помнил, да знал, всякий совета к нему ходил спросить, а уж память у деда была – всех наперечёт знал, кто когда народился, кто когда помнил, кто с кем в родстве состоял, да глаз зорче всех в селе. А сын Якубовский Конрад, в тринадцать годов уже грамоту знал, да не зазнавался, всем всё растолковать мог, объяснить да прочитать, кому бумагу какую нужно написать, всегда брался, да ничего взамен не просил. А сестра евойная, Магдаленка, чисто ангелочек сусальный, такая пригожая да послушная, резвая да весёлая, мамке поможет, тятьку приветит, зверушку не обидит. Ежели б в лесу потерялась, так небось, ведмеди б ей в ноги поклонились да сами на лапах в дом привели и родителям благодарственный поклон отбили б.

Так вот, было то под Святки, сидела вся ихняя семья: Якуб Вуйчик с Сусаной и Дариуш Вуйчик с Книгой, да старый Камил, да парнишка Конрад Вуйчик и малая Магдаленка, за столом в их огромной хате с полотенцами, Сусаной вышитыми, да гостей ждали. До первой звезды, известно, к еде не притрагивались, только час уже тёмный был, звезда вот вот должна была появиться, да и гости тоже.
Тут стук в дверь, да такой, что вся изба загудела. Ну кто бы испугался, а только не Вуйчики. Якуб Вуйчик и говорит:
- Ну, Конрад, отопри дверь, гости пожаловали.
Парень и отпер. А там ангел господень стоит. Сам чёрный, рога красные, хвост как палка, уд как хвост, язык до пупа, крылья белые, глазам больно. Сам-то я не видел, да так сказывают.
- Слыхал я, – говорит ангел, – что ваша семья в селе самая справная, ну так я пришёл от вас душу забрать, дабы и далее деревня ваша процветала. А не то мор на неё падёт, скот перегубится и посевы всходить семь лет не будут.
Вуйчики и бровями не повели.
– Чью ж тебе душу давать, пан ангел? – спрашивает Якуб, а сам усы оглаживает.
– Самую наичистейшую душу, – ангел ответствует. – Самую крепкую и хорошую. А поскольку я ангел, а не бес какой, так возьму душу у того, кто скоро сам её отдаст. Дед Камил, давай сюда душу.
И мешок с плеч сымает.
- Камил Вуйчек брагу свою допил, усы утёр, крякнул не торпясь и ему так говорит:
– Я б пошёл, да только изволишь ли видеть, пан ангел, я грешен.
– Чем же ты грешен, я уж всё про тебя знаю.
– Всё да не всё, – говорит ему Камил. – А только вот я у невестки своей деньги покрал. Видел, как она их вшивает в своё рукоделье, так чтобы никто не нашёл, от узоров не отличил. А я уж заприметил да и покрал. А потом прогулял всё, как есть. Вот такой грех на моей душе.
– Да уж, – говорит ангел и голову вихрастую чешет. – Негожая душа у вора, тем хуже вор, кто у своих крадёт. Подвёл ты меня, пан Камил. Ну тогда уж пани Сусана, подавай ты свою душу.
– Я бы дала, – молвит пани Сусана. – Да только и я грешна. Изволь видеть, пан ангел, деньги те, что я вшивала в свои узоры, я от мужа утаила. Он велел мне их унести в крынку, а я в полотенце вшила так, чтоб тех денег никто не нашёл. А мужу сказала, будто воры их украли у меня. Утаила от мужа, солгала ему.
– Нехорошо, пани Сусана, мужу врать, – говорит ангел укоризненно. – Душа лгуньи мне тоже не годится. Тогда давайте мне душу самого пана Якуба.
- Вот какая незадача, – говорит пан Якуб, а сам бороду наглаживает, крошки пирога из неё выбирает. – Ведь и я тоже грешен, пан ангел, буквально вот на днях и согрешил. Продал на ярмарке козла, а козёл тот был порченый, насильно я заставил мужика у меня козла купить, кулаками пригрозил.
– Что ж будешь делать! – вскричал ангел. – Душа насильника мне тоже не подходит. Давай мне душу ты, пан Дариуш, уж у тебя-то нет греха за душой?
– Признаться, есть и у меня грешок, пан ангел, – говорит Дариуш и голову клонит, вроде виновато, а так чтобы бражки хлебнуть украдкой. – Это ведь я брата подбил на то, чтобы он козла обманом продал. Без меня б он на это и не пошёл.
– Ну смутьянам и подстрекателям в моём мешке не место! – оскорбился ангел. – Что за паршивая семейка у вас, Вуйчиков! Давай душу мне ты, Книга, хоть муж твой меня и подвёл, и свояк, и свояченица, и свёкр подвели.
- Уж я тебе меньше всего подхожу, пан ангел, – смеётся Книга. – Тебе ли не знать, что я с младых ногтей ведьма. Это я через своё ведьмовство прознала, что козёл порченый и мужу своему сказала.
Плюнул ангел под ноги с досады, ничего не сказал Книге.
– Ну уж детки-то ваши точно чисты как горные реки, подавай душу мне, Конрад Вуйчик!
Конрад глазёнками своими учёными захлопал, да отвечает:
– Ах, пан ангел, я бы и рад, да только и я грешен. Много я книг разных прочёл, а среди них такая была, что церковь читать не велит. Там я вычитал, как козла употребить можно, да ради смеха рассказал то сестрёнке моей, Мадленке.
И упреждая ангела, докончила умная малая Мадленка:
- А я-то, пан ангел, с козлом и согрешила.
Так и ушёл ангел ни с чем. Да и проклятий на деревню наслать забыл, ибо уверен был, что с такой семьёй во главе, селу их недолго осталось, да почитай уже который век оно живёт и процветает. И вам того желает.