Да, всё правильно. Ответить "мне не нравится" нельзя

Главное – гармония

Они стали как трава на поле и нежная зелень.

Раскладывая мангал на лужайке в парке, мало кто знает, что сидит на едином организме, безмолвном, бесстрастном и наделённом неукротимой волей к жизни. Сети корней простираются под землёй во все стороны, переплетаясь и порождая всё новые неистребимые проростки зелёного воинства. Когда людские города обратятся в груды мусора и камней, на их останках, как ни в чём не бывало, поднимется трава.

Викентий Андреевич не задумывался о таких материях. Честно говоря, его мысли редко простирались дальше планов на отпуск или робких прикидок, что подарить тёще на очередной день рождения. Случалось, конечно, и ему ощущать отголоски экзистенциальной тревоги и бормотать себе под нос: «К чему это всё?» – робко озираясь, не увидел бы кто. Но минуты слабости проходили и сменялись привычным тихим довольством, которое особенно отчётливо ощущалось в часы ухода с работы. В пятницу же Викентий Андреевич жмурился в предвкушении выходных и бережно складывал в папочку последние документы, чтобы просмотреть их на досуге. Очень уж хорошо, деловито он смотрелся, когда доставал эту папку из портфеля и выкладывал на стол: на работе коллеги поджимали губы и начинали усердней стучать по клавиатуре, а дома с одобрением кивала жена, и её каменные черты едва заметно смягчались. Вот и на этот раз, в лёгком сумраке вечера, всё налитое блаженством существо Викентия Андреевича восторженно шмыгало носом на сырой уличный воздух, когда сзади к нему подошло ощущение праздника.
– Сумку давай, чмо, – заявило оно хриплым голосом и подкрепило свою претензию увесистым тумаком.
– То есть как это? – пискнул Викентий Андреевич, прижимая портфель к тощей груди, как вместилище государственной тайны. Затем в его сознании отпечатался оглушительный звон в черепе, пустота в ослабевших вдруг руках и мокрый холодный газон, почему-то уткнувшийся ему в лицо. Какая-то травинка проникла в нос и щекотала как будто у самого мозга. Этого Викентий Андреевич вынести уже не смог и отпустил сознание.

– Вика, это возмутительно! Как ты мог всё забыть? – Женин голос привычно врезался в барабанные перепонки, побуждая Викентия Андреевича досадливо морщиться. Супруга смотрела на него с высоты своего монументального роста, вертя в могучих пальцах мобильный, и на лице её не отражалось ни капли сочувствия. Её злила невозможность немедленно покарать преступника. Именно это привлекло в ней когда-то юного Викентия: сила и стремление наказывать несправедливость. Лишь много позже он обнаружил, что дело тут не столько в самой несправедливости, сколько в стремлении кого-то за неё наказывать. Ещё Женя была настолько энергичной, что даже теперь никому бы и в голову не пришло называть её Евгенией Валерьевной. Отзвуки предельно почтительного голоса кого-то из её подчинённых как раз доносились из телефона. Ненавязчиво почесав больной затылок, Викентий Андреевич позволил себе робкую улыбку.
– Мы с тобой ещё поговорим, Вика. Как можно быть таким тюфяком? – прошипела Женя и вернулась к яростному отчитыванию своего бедолаги. Викентий Андреевич уставился в стену. Ему казалось, будто цветы на обоях согласно покачиваются от сквозняка.

В понедельник Викентий Андреевич вернулся в родной офис. Конечно, ему полагался ещё больничный, но в семь утра позвонил сам начальник отдела Стрюков и с обычными шуточками намекнул, что директор недоволен. С замиранием сердца Викентий Андреевич подумал о папке с бумагами и пообещал немедленно приехать. О происшествии – и о его вине – знали, должно быть, уже все, вплоть до охранника, и взгляд каждого встречного неминуемо полнился холодом и презрением.
– А-а-а, Викентий! Болезный наш! – поприветствовал его Стрюков, сияя идеально выбритым подбородком и новёхоньким костюмом. Круглое лицо излучало готовность тотчас решить любую проблему работодателя – за счёт подчинённых, конечно, – а мясистые уши раскраснелись от усердия. Ожидал начальник, восседая на месте Викентия Андреевича (коллеги за другими столами старательно делали вид, что работают, как обычно, и вовсе не собирались обсудить последние сплетни). Свободного места, чтобы сесть или хотя бы поставить новый портфель, точную копию старого, не наблюдалось.
– Доброе утро, Павел Юрьич, а я как раз отчёт заканчивал, мне бы копии допросить – и мигом доделаю… – забормотал Викентий Андреевич, глядя на руку Стрюкова. Конечность непринуждённо двигала мышкой. На мониторе раскладывался пасьянс прямо поверх зеленеющих холмов под безоблачным небом.
– Ты не об отчёте беспокойся, Викентий. – Начальник отдела хохотнул. – С отчётом есть кому разобраться. А тебя директор требовал ещё пять минут назад.
Викентий Андреевич развернулся и на негнущихся ногах вышел в коридор.

– Вы, Бубенцов, с луны, что ли, свалились? Мы тут, по-вашему, работаем или в песочнице ковыряемся? Кто вам разрешал выносить бумаги, я спрашиваю? Да я вас обыскивать всех велю! И прекратите бубнить, я вам слова не давал!
Директор рычал, как раненый лев, и его без того красное лицо постепенно становилось пунцовым. Викентий Андреевич сидел перед ним на скрипучем офисном стуле, не смея шелохнуться, и в голове его отдавался гул – словно волна прокатывалась внутри черепа и разбивалась о стенки вокруг того места, куда неделю назад врезал грабитель. Недовольство директора заполняло кабинет, его безразмерный буро-зелёный пиджак затмевал обзор, а лакированная поверхность стола холодно отсвечивала, отражая начальственную лысину, подобную луне над холмом. В слабеющем сознании Викентия Андреевича всплыло знакомое «К чему это всё?», но отнюдь не в обычном неуверенном регистре. Теперь вопрос ощущался открыто и с удивительной для самого Викентия Андреевича досадой. «Чего добивается этот жирный бык?» – удивлялся внутренний голос.
Гладь стола подёрнулась рябью, и на ней проступили зелёные холмы с компьютерной заставки. Трава прорастала сквозь лак, продавливая мельчайшие трещинки, пронизывала эту реальность и самого Викентия Андреевича, она вытеснила все страхи, суетные животные желания и нелепое деление времени на прошлое и будущее. Викентий Андреевич, чьё имя уже не имело смысла, как и любое другое, поднял взгляд, а может, просто светорецепторы. Директор смотрел на него, как на умалишённого.
– Вы мне тут дурочку не стройте, – уже тише буркнул он, но Викентий Андреевич привстал и с улыбкой протянул руку.
– Я вас понимаю. Приятно было с вами работать, – произнёс он, а может – завладевшая им сила, или слабость, то, что покорно прогибается, но вновь и вновь встаёт и ищет для выражения своей воли всё новые пути. Директор машинально взял его руку.
– Надеюсь на дальнейшее продуктивное сотрудничество, – продолжало нечто в теле Викентия Андреевича, чувствуя, как тянется через нейроны от одного организма к другому тонкая нить его придатка.

Викентий Андреевич купался в зелёном полузабытьи. Здесь царил покой, а привычные ограничения ничего не значили. Его охватывала радость по мере того, как вокруг прорезались всё новые ростки, чтобы в скором времени погрузить своих носителей в этот же океан сопричастности, где все станут равны, и всё будет ясно без слов. Возражений, конечно же, не возникнет – ведь вместе они сильнее, чем поодиночке, согласны буквально как части тела, а частям нет нужды противостоять друг другу. Уходя, Викентий Андреевич каждому пожал руку на прощание, предупредил, что ещё неделю на больничном, и направился домой. Его ждала ещё одна волнительная встреча – и, быть может, возвращение к той самой, давно потерянной, безрассудной юношеской любви.