- Ну, Петрович, взялись?
Васятко поплевал на ладони и взялся за топор.
- Да погодь ты, торопливый какой. Сядь, покури. – Матвей Петрович достал из потёртого портсигара папиросу и стал разминать её между пальцами, затем принялся за гильзу, делая из неё подобие гармошки.
- Да что там ждать? Петрович, дел дома невпроворот.
- Вот, неугомонный. Это ты пока молодой, а будет тебе годков за… Ведь, дерево срубить – это что убийство сотворить. Грех большой.
- Петрович, что ты несёшь? Да и дерево это сухое.
- А сухое срубить – что похоронить. Ты присядь, я тебе расскажу про эту сливу. Присядь, присядь, стоишь, как истукан.
Вася присел на скамейку возле забора, закурил сигарету.
- Эту сливу отец мой посадил, когда мне годков пять было, – продолжил Петрович.- И года три стояла она – ни туда, ни сюда. Пару листиков выпустит и всё. Другие уже урожай давать начали. Батя взялся её выкорчевать, а я в слёзы – мол, пусть растёт. Сам не знаю, почему. Жалко мне её, и всё тут. И стал я её поливать, гусениц собирать с неё. И вычухалась сливка. Пошла вверх и вширь, а сливы были – с кулак и такие сладкие - чистый мёд. И я любил под ней лежать в тени. И вот, однажды, уснул я под деревом этим и снится мне сон, что слива – и не слива вовсе, а девка. Только не наша, деревенская, чумазая, а совсем другая – благородная, статная. И заговорила она со мной. Голос – что твой соловей. А вот, что говорит – не запомнил я. И так мне этот сон понравился, что я норовил под этой сливой спать. Днём подремать ложился, и ночи, когда тёплые – тоже спал там. И каждый раз приходила она ко мне и говорила, говорила, щебетала. Проснусь – ни лица не помню, ни слов. Но стал знать ответы на вопросы всякие. О чём не подумаю – всё знаю. Прям, вундеркиндер какой. В школе – одни пятёрки. Батя даже хотел меня в город потом послать учиться. Да не сложилось – война, голодуха, все дела. И вот, такой я знайка стал, даже мужики меня слушали и кивали согласно, мол, какая сопля, а такой мудрый. А главный самый вопрос я так и не задал себе. То ли боялся ответа, то ли не додумался. Но когда мысль мелькнула – стало страшно мне. Подошёл я к сливе, обнял её, да и спросил. А спросил я её, кто она такая, и кто мне снится.
И знаешь, что я узнал? Что не мы здесь на Земле разумные, а деревья. И травы, и кусты. Даже чертополох, и то мудрее самого большого академика. А мы – как блохи скачем, покоя себе не найдём. То воюем, то женимся, то водку пьём. На работу ходим, в домино играем. И всё это так глупо и не нужно. И к разуму отношения никакого не имеет. Настоящий разум в созерцании и размышлении. Вот стоит тополь -  всё-всё знает, а что не знает – о том думает. И нет у него других забот. И ничто не мешает ему, ничто не отвлекает. Не нужно ему ни штаны покупать, ни водку. Ни детей сопливых воспитывать, ни с бригадиром ругаться. Обо всё этом мне слива рассказала, но не как другу, не как брату, а как дитю малому, который слов не знает многих и не понимает. Потому, как не доросли наши мозги до их понятий.
И так мне обидно за нас, так обидно стало. Захотелось показать, кто хозяин, вот я сдуру и стал пилить ей ветки, там меня раззадорило. Родные еле оттащили. И с тех пор дар мой пропал, и сны сниться перестали. Замолчала слива. А месяц назад приснилась мне опять. Представляешь? И сказала, что улетает она. Навсегда. Куда улетает, как улетает – не важно. И поцеловала меня, дитя неразумное, в щёку. А ведь сухая уже второй год стоит, а спилить её всё не решался.
А вот сейчас можно, улетела она.
Матвей Петрович встал, взял топор и направился к сливе.
- Вот, мастер врать, - пробормотал Василий и пошёл следом за стариком. – Уже бы давно срубили и выпить бы успели. Эх, Петрович, старик, а заливает, как пацан какой..