Хм. *замёрзла ждать экванса*
Ну как хочет. 

что и требовалось доказать)

*умиляется радостному эквансу*
Так ты бы раньше сказал, что тебе этого надо. Я бы и не включала, чо)

Не поймёшь этих эквансов... То им внимания и тепла, то свободы. 

А я не знаю, как это у вас, у теплокровных. Ну ок. Вместе, так вместе. *нежно так пнула экванса, чтобы он летел*

Тут будут марафоньи тексты. Они впопыхах и сырые. Я их потом ещё редактировать буду.

***

- Ты с ума сошёл? Куда ты собрался с цветами? Ты хоть заверни их. Чёрт, Вадик, когда ты уже научишься вести себя, как нормальный человек?! Чёрт, чёрт...
Настя заворачивала букет в газету, стараясь придать свёртку неузнаваемый вид, и накручивала себя. Словесный портрет Вадика напитывался красками и эпитетами, но всё это было делом привычным - Настя любила распекать мужа, а он давно к этому привык и не обижался.

Каждое первое воскресенье сентября он ездил на кладбище. Четырнадцатая дорожка, места с сорокового по сорок пятое. Его семья. Вадик гордился собой, когда приезжал в этот день к родным. Место было ухоженным, цветистым. Обычно фуксия уже сбрасывала листья, и маленькие сухие драконьи головки её цветов усыпали надгробие матери. Оранжевая петуния, которую любил выращивать на даче отец, обычно цвела до первых морозов. У сестры как раз должны были взойти осенние крокусы. Бабулины хризантемы пышными цветными валунами  обрамляли все пять надгробий, оберегая семью от унылой кладбищенской обстановки.

А Вадик вёз с собой орхидеи. Это для сына. На самом деле, сын не любил цветов или, по крайней мере, никогда не говорил об этом, но последний его подарок родителям - букет орхидей на годовщину свадьбы. На следующий день и случилась та катастрофа.
Вадик хорошо запомнил, как разрывалась внутри тишина, как болела каждая клеточка тела, когда он сидел в тёмной комнате и смотрел на этот букет. Ему хотелось кричать, бить посуду, громить квартиру, схватить эти цветы и рвать их в клочья от невыносимой боли. Но он просто сидел. Смотрел на толстенькие стебли и смешные неуклюжие бобошки бутонов, на уже распустившиеся хищные ощеренные цветы. И запоминал. Каждую секунду, когда он дышит, смотрит и чувствует, а его сын - нет. Его сын мёртв. Непоправимо и навсегда.

У районного поганища разводили костёр. Вадику нравились жертвенные чёрные ягнята, поэтому он задержался рядом с ними. Выведенные специально для жертвоприношения, большеглазые, пышные, лоснящиеся, ягнята жалобно кричали, а рядом, как водится, вилась стайка ребятишек.
- Мам, а почему их привязали? - растопыренной пятернёй девочка неуклюже гладила ягнёнка, а ягнёнок нервно дёргал ухом, продолжая жалобно мекать в тон собратьям.
- Потому что их будут приносить в жертву, - отозвалась одна из женщин, сидевших на корточках у загона.
- А зачем?
- Во славу господа нашего, Сатаны.
- А он хочет?
- Чего хочет?
- Ягнёночка.
Женщина деланно и нарочито громко рассмеялась.
- Конечно хочет. Только так он узнаёт, как сильно мы его любим. Останемся посмотреть?
Девочка кивнула головой и снова уставилась на ягнят, как заворожённая.
Вадик дёрнул плечом и пошёл дальше своей дорогой. Современное воспитание было ему непонятно. Как можно позволять детям смотреть на жертвоприношение?

У входа на кладбище собралась небольшая, но шумная толпа - не обойти. Пришлось протискиваться сквозь возмущённых людей.
- Это преступление! - гаркнул ему в ухо какой-то мужчина.
- Сволочи! Сволочи! - надрывалась старуха, которая так же, как и Вадик, явно несла цветы, но скрывала их в тубусе. - Моя мать - божий человек! Божий! Да как же рука-то у вас поднялась? На её кресте...
- Я при чём?! - возмущённо крикнул мужчина в синей униформе работника кладбища. - Пришло предписание. Надо мной начальство - ему и жалуйтесь!
- Трупоеды! Твари! Безбожники!
Смотритель выругался и тряхнул браслетом, буркнув что-то себе под нос. Над оградой повисло голубое марево вызова.
- Давай, давай, зови полицаев, скотина! - отреагировала толпа.
Но голограмма неожиданно явила миловидное личико неизвестной Вадику женщины. Она глянула на смотрителя, кивнула с понимающим видом и обратилась к толпе.
- Дорогие мои! Послушайте меня пожалуйста.
Голос её был мягким, нежным, успокаивающим - перед силой псионика обычный человек совершенно беззащитен. Сколько ни уговаривай себя, что вё это обман, а доверяешься им всегда безоговорочно. Девушка сообщила толпе, что все обычные привилегии сохранены: посетители могут украшать могилы по своему вкусу, посещать часовню и даже молиться открыто, прямо на улице.
- Но мы заботимся и об умерших, это всё в их интересах. Ради спасения душ. Да и пентаграммы совсем небольшие, вы перестанете их замечать почти сразу же.
Звучало довольно разумно. Вадик только начал было радоваться, какое их правительство доброе и заботливое, как девушка попрощалась и голограмма схлопнулась. Исчезло и воодушевление. Правда по телу разливалась приятная истома - будто долго и сладко плакал, и наконец выплакался.
Тихо переговариваясь, толпа рассосалась - люди разбрелись по кладбищу, а смотритель в очередной раз сделал вид, что не заметил странных тубусов у посетителей (приносить цветы с собой было строжайше запрещено), и отпер часовню, куда, бесстыдно перекрестившись, тут же юркнула старушка.

- Магазин с товарами для жертвоприношения сегодня на переучёте!  - выкрикнул он дежурную фразу. По закону магазин должен был работать, но на православных кладбищах никто ничего не покупал, и лавки было держать экономически невыгодно. Люди шли с цветами, игнорируя риск попасть под горячую руку фанатикам или полицейским.

Вопреки уверениям псайки, пентаграммы были очень даже заметны - они бросались в глаза. На крестах, на плитах, даже на чашах. У одного из каменных ангелов знак был выгравирован прямо на лбу. Вадика это почему-то рассмешило. Идя по дорожке, он почти до слёз смеялся противным истеричным смехом.
- Ну вот, - обратился он к надгробиям, когда наконец добрался до них, смахнул опавшие листья и поставил свежие цветы в каменную чашу - Вот я и пришёл. Мама, папа, Серёжа, баб Лена, Светочка... Здравствуйте, мои хорошие.
Он долго говорил о чём-то. О чём, и сам не помнил. Рассказывал о делах домашних, о мыслях, о надеждах. Кажется, плакал - щёки были мокрые, ветер их приятно холодил.
- Родные мои, кто бы вас там ни берёг - черти, ангелы, бог, сатана или... я не знаю, кто...
Вадик замолчал. В детстве он верил в Бога. Этому его учили родители, так ему говорили в школе. Вадик смотрел в доброе красивое лицо Иисуса на иконе и радовался чем-то светлому, свежему, чистому, что рождалось в душе. Но после путча и реформации 2096 года, когда вокруг начали появляться сатанисты, всё изменилось. Со временем, Бог начал казаться чем-то устаревшим, как мобильный телефон или микроволновка. Как сказка из детства. Красивая конечно, добрая, тёплая, но забытая.
Впрочем, с Сатаной у Вадика тоже не сложилось. Сам факт веры в какого-то здоровенного козла у него вызывал недоумение. И сколько бы ему не твердили, что Сатана непостижим, всемогущ, идея, символ... Вадик всё равно не верил в эту ерунду и снисходительно относился к тем, кто верит. Но всё стало как-то сложно.

- Держитесь там, - прошептал он неожиданно для себя. И пошёл домой.