По понятным причинам имена участников и география событий изменены.

1. Пасхальный Фантомас.

Половина восьмого утра. Мы с Тёмычем топчемся у метро, курим, ждём Лёху. В восемь начинаются сутки, а надо ещё успеть зайти в магазин, купить каких-нибудь дошираков и минералки на завтрак-обед. И пива пару баллонов. Появляется Лёха, в своей громоздкой вязаной шапке и стоптанных ботинках.  Привет-привет, пошли-пошли.
Пузатые пивные бутыли отчётливо просвечивают сквозь стенки увесистого пакета, сержант на проходной делает себе недовольное лицо, но ничего не говорит.
- Вы хотя бы сразу не пейте, - говорит Лёха. – прямо за стенкой девка сидит, милицейская следачка. У нее и нюх хороший и вообще говнистая. И закусывайте. Унюхает – точно настучит.
Лёха у нас следователь прокуратуры. С ментами особой дружбы по старому конторскому обычаю не водит. Мы с Тёмычем при нём так, для усиления. Ничего не решаем, наше дело смотреть в оба да бумажки подписывать. Лёха открывает кабинет, оставляет нас суетить с чайником и дошираками, а сам уходит принимать суточную вахту. Кабинет у него облезлый и затрапезный. Заросшее серой грязью окно с решёткой, желтые обои в каких-то бурых потёках, простенький столик, ветхая тахта и пара стульев. Времянка-бытовка, одним словом. Ничего, нам тут не жить.
Кое-как перекусываем, Тёмыч с Лёхой смотрят на ноутбуке какую-то документалку про Освенцим. Я вечером пил, поэтому плюхаю на свежесъеденный доширак с сосиской грамм двести пива и ложусь подремать, пока клиент не попёр. В фильме доктор Менгеле возле теплушки распределяет вновь прибывших своим фирменным жестом – хилые налево, здоровые направо. Грустные евреи, комкая в руках свои пожитки, разбредаются по коридорам из колючки под пристальными взглядами эсэсовцев и овчарок. Две седые благообразные старушки в чёрных очках жалостливо рассказывают, как Менгеле шприцом загонял им в радужки глаз синюю краску, чтоб сделать арийками. Они, конечно, ослепли, но синеглазками не сделались.
- Сёстры блюз, – говорит Тёмыч. Гогочем.

Дежурство проходит на удивление спокойно, до первого вызова успеваю покемарить почти два часа. Звенит телефон. Лёха выслушивает вводные, параллельно пихая меня ногой.
- Поехали, - говорит он, - на Кольце труп. По дороге еще судмедэксперта из дома заберем.
- Авария? – спрашиваю, проверяя по карманам, на месте ли документы и курево.
- Не, вроде сам помер. Щас увидим.
Судмедэксперт Коля Лунин живёт в Гольцово, а оттуда мы довольно удачно можем выскочить на Кольцо. Главное – Щелчок удачно проскочить, не застрять там в вечной пробке у метро. Сегодня нам выделили старенькую самоходную криминалистическую лабораторию в кузове старого «Соболя». По прямому назначению, судя по всему, лабораторию никто и никогда не использовал. Лёха едет со старшиной-шофёром в кабине, а мы с Тёмычем – в лабораторном кузове. В нём всего два тесных и неудобных кресла, столик с раковиной, какие-то шкафчики, ящики и тумбочки. Хозяйственный старшина битком набил все ящики разной автомобильной утварью – домкрат, аптечка, огнетушитель, какие-то инструменты, запаска и ветошь источают не сильный, но стойкий запах машинного масла. У этих двоих в кабине работает радио, а нам всё равно ничего не слышно, даже если открыть окошко между кабиной и салоном. Когда к нам в кузов забирается Лунин, мне приходится слезть с кресла и взгромоздиться на столик с раковиной. Негоже возить медика стоя, особенно когда у него выходной. Сижу враскоряку, схватившись одной рукой за кромку приоткрытого окна, другой – за столешницу. Эти двое смеются.
- Ты бы ещё голову высунул и лицо грустное сделал, - говорит Тёмыч, - прикинься задержанным!
- Обратно на этом столе ты поедешь, - отвечаю, - а я похохочу.
Рессорная подвеска на каждой кочке нещадно козлит по заднице. Внешняя сторона Кольца стоит в сплошной пробке. Радуемся, что едем по внутренней стороне. Лунин рассказывает про недавнего клиента – бомжа, несколько месяцев пролежавшего в канализационном коллекторе и превратившегося в жировоск – мерзкую зловонную субстанцию, по консистенции напоминающую пластилин.
- Жировозка? – смеётся Тёмыч.
- Традиционное блюдо народов крайнего севера, - говорит Лунин, - прикопают тюленя в грунт на берегу, и ждут полгодика, пока протухнет как следует. Жрут и нахваливают. А белые люди от такого мгновенно травятся насмерть.
- А чего его крысы не поели? – спрашиваю я.
- Так крысы ж тебе не чукчи. Они тухлятину не любят. Пока свежий лежал, слегка подъели и бросили. Они хоть и всеядные, но лишний раз такую отраву есть не станут. Для этого специальный фермент в желудке должен вырабатываться, который у чукчей есть, а у нас нет. И у крыс столичных наверно нет. Зато у чукчей от белого хлеба гастрит сразу образуется, - подытоживает Коля.
Сворачиваем с Кольца на площадку возле хач-кафе с любопытным названием «кафе «Ресторан». Посреди площадки стоит открытый жигуль-«пятерка», возле машины на спине лежит грустный неживой дядька в возрасте. Со слов хачика выясняется следующее: потерпевший, видимо, что-то не поделил на дороге с водителем «ситроена», они свернули сюда поговорить-разобраться, оживлённо беседовали, затем дядька достал из своего жигуля биту и принялся ей угрожающе размахивать.
- А потом вот он махаль и упаль тут вот лежит. А тот сель машина очки чорный надель и уехаль.
Дядька совсем свежий, не пахнет и не тухнет. Это тебе не жировозка, осмотрел и забыл. Опытный Коля осматривает труп, хмыкает и задирает ему куртку с рубашкой. Во всю грудину длиннющий шрам со следами скоб.
- Сердечник, - говорит Лунин, - тут всё ясно. Понервничал-позлился и сердце лопнуло. Так и оформляй.
- А того, на «ситроене» искать не будем что ли? – говорю.
- А кого искать? Человека в чёрных очках на «ситроене»? Этот вон номер не запомнил, чего там искать. Да и не предъявишь ему ничего, - отвечает Лёха, - сердечник, группа риска, несчастный случай. Всё.
По дороге в отдел упражняемся в остроумии.
- Слушайте, - говорю. – Ситроен, чёрные очки. Напугал мужика до инфаркта, сел и уехал. Фантомас! Фантомас же!
- Ну да, всё сходится, – смеются мужики. 
До отдела доехать не успеваем – новый труп в Соколях. К нашему приезду на месте уже возятся местные менты и экипаж «скорой». На асфальте, укрытое какой-то клеёнкой, лежит тело. Прямо над телом, на седьмом этаже – приоткрытая лоджия. Тётенька мыла к Пасхе окна и свалилась. Дочь рядом воет в голос, её как-то пытается успокаивать муж. Куда там успокаивать. Ещё какая-то родня набежала, тоже галдят. Мальчишка лет тринадцати подъезжает на роликах и с интересом пытается протолкаться сквозь толпу.
- Чего тут случилось?
- Катись отсюда, - отвечает ему Тёмыч. Патлатый, высокий и тощий, в бороде и во всём чёрном, он имеет довольно зловещий вид. Пацан молча разворачивается и едет прочь, оглядываясь. 
Машины с мигалками перегородили подворотню. Подворотня, судя по всему, оживлённая – толстомордый боров на «Тахо» пытается пролезть, бибикает, требует, чтоб ему освободили дорогу. Майор из местных отправляется объяснять ему ситуацию. Тот ещё пару минут гнёт пальцы, но всё же понимает, что не по адресу, и уезжает искать объезд с очень недовольным видом.  Мы тем временем поднимаемся осматривать квартиру. МЧСники с легким матерком выпиливают дверь - тётка перед прыжком подло закрылась на щеколду. Богато обставленная квартира, повсюду роскошества и понты, в кухне стоит дивной красоты аквариум на полстены с шикарными дискусами. Ну ещё бы они жили небогато – семья еврейско-татарская, я в документики позаглядывал. На балконе ведёрко с водой, сиротливо лежащий тапочек и убогая стремянка из гнутых алюминиевых пластин. Вторая сверху ступенька подломана на одном из крайних стыков. То есть как подломана - не выдержала увесистой тётки и слегка сложилась по шву изгиба. Но тут достаточно было и слегка, конечно, особенно если других точек опоры нет. А их, надо думать, и не было. И вон он, второй тапочек, рядом с хозяйкой лежит. 
Опять-таки всё ясно. Несчастный случай как он есть.
У машины нас тормозит давешний майор и с удивлением вопрошает – мол, с каких это пор СОГи с собой священника возят? И на Тёмыча нашего смотрит. Действительно похож. По убеждениям, правда, он скорее фельдкурат Отто Кац, но откуда майору это знать. Дав майору объяснения в духе «я не матюкаюсь, это у меня голос такой», отправляемся всё-таки в отдел.
- Граждане, Фантомас разбушевался. Ну смотрите – кто ещё умеет летать и пугать людей? Кто у нас уже засветился сегодня? То-то.
Шутка дня, можно считать, состоялась. Теперь до конца дежурства всё на резиновую морду валить будут. Я доволен.
Несколько часов покоя. Играем в домино, перекусываем, балуемся пивком. Водку не берём – пьяных понятых-внештатников точно попалят и Лёхе влетит. Лёха показывает старую запись с уличной камеры видеонаблюдения, где группа скинхедов гонится за несчастным пьяным армянином. Один из скинхедов зачем-то на бегу размахивает руками, как страус, пытающийся взлететь.
- Порхает как бабочка! Порхает! Порхатый! – гогочет Тёмыч.

- Ну а потом чего там было?
- Потом они его догнали. Избили. Голову пробили, помер. Сидят щас, двое по восемь, один пять, - с оттенком удовлетворения говорит Лёха.
Опять вызов. На этот раз едем в пригород. Теперь нам достаётся удобный семиместный форд-транзит. С нами до метро едет та самая соседка – следачка в чине капитана, закончившая рабочий день. Стараюсь дышать носом и помалкивать. Следачка – симпатичная приятная блондинка лет двадцати семи, увидев на тротуаре пару голосующих размалёванных девок ветреного вида, внезапно вызверяется и начинает гневную политинформацию.
- Вот что у этих дур в голове бля? Вот она, бля, каждая, думает, что щас прям подъедет к ней принц, блять, на белом мерседесе! Подъедет, подъедет бля, на белом мерседесе! Черножопый какой-нибудь щас снимет их, дуры, блять, а потом лазай ищи их дохлых по лесополосе, с бутылками в пизде! Что это вообще блять такое, почему, ну вот что это за хуйня! У них родители есть вообще? Нас же всех в одно время воспитывали, блять, почти в одно!
Мы, четверо мужиков, почтительно помалкиваем. На лицах у нас написано полное согласие с излагаемым, однако оно смешано с лёгким жизнерадостным охуением. Могёт девка! Но капитанша замолкает, погружается в угрюмость и продолжает молчать до самого метро. Сухо прощается и убегает. У неё дома двое детей, мальчишки трёх и пяти лет.   
- Я думаю, она тебя унюхала всё-таки, - недовольно говорит мне Лёха.
Девятнадцатиэтажка в паре километров за Кольцом. Типичный новостройный район – голые дворы, забитые машинами, деревьев нет, и хрен их знает, вырастут ли вообще когда-нибудь. Вроде и не безлюдно, но тоскливо. Здоровенные бетонные муравейники, никто никого не знает и знать не желает. Зато кругом пустыри, и закаты красивые, если окна на запад смотрят.
Нам на первый этаж. Дверь открывает классический испитой дед в майке и трениках, с мутными, как у заспиртованной жабы из класса биологии, глазами, который нас и вызвал. Дед сдаёт две из трёх комнат наркоманам, парню и девке. Сам сидит себе в своей комнатушке и квасит. Деду, как видно, глубоко насрать вприсядку на весь белый свет, лишь бы водку исправно несли. С этим вот и возникла незадача.
У парня и девки документов нет. Девка – цыганка. Парень – хохол. Ну, то есть был хохол. Со слов девки – хохол двадцати шести лет от роду.
Та срань, что валяется на диване, прикрытая покрывалом, на двадцать шесть лет не тянет никак. На тридцать семь – да. На тридцать семь несчастных лет, полных страданий. Руки-ноги – все в дорогах, живого места нет. Вдоль вен множественные глубокие, по сантиметру-полтора, язвы. Как зарубцевавшиеся, так и свежие. Пах – сплошная гнойная чернота, следы от уколов даже на члене.  Лунин рукой в белой перчатке широко открывает рот трупа и приглашает нас посмотреть. Во рту – ни одного зуба.
- У них очень быстро из организма вымывается весь кальций, - просвещает нас Лунин, - поэтому кости ломкие и зубов нет. По виду  года два–три на системе, возраст двадцать восемь - к тридцати. Вот смотрите, и волосы хлипкие, вываливаются, – он дергает труп за жиденький сальный колтун, и половина волос остаётся в руке. 
У меня достаточно крепкие нервы, но чувствую, что всё-таки могу и сблевать. Поэтому принимаюсь изучать обстановку. Возле дивана стоит детский пластмассовый горшок, в нём засохшее дерьмо. На тумбочке всё как полагается – какие-то бумажки, ложки, зажигалка, шприцы и прочая наркоманская утварь. Под потолком висит надутый гелием воздушный шарик в виде сердечка. На шарике надпись «I love you». Локтём пихаю Тёмыча и глазами показываю на шарик. Нас разбирает дикий, истерический смех. Еле сдерживаясь, уходим «осмотреть кухню», то есть выскочить на балкон, проржаться и покурить. Лёха – должностное лицо при исполнении, ему не положено. Хотя его трясёт не меньше.   
Девка всё ещё под чем-то. Она верещит, дёргается, и очень плохо идёт на контакт.  Кое-как удаётся разговорить. Чем упорота сама – не признаётся. Её прекрасный возлюбленный, оказывается, в очередной раз пытался слезть с «хмурого» и переламывался метадоном. Метадон – этакий синтетический костыль для торчков, бьёт туда же, куда и герыч, но кайфа не даёт, а только ломку купирует. В Европах его торчкам назначают медики, а здесь они вынуждены выкручиваться сами. Ну и вот этот вот красавец, находясь на метадоновом плато, захотел драйва, движухи и веселья. Наелся спидов. На том и кончилась сказка*.

- Мы хотели завести ребёооонка! – визжит девка. Перед моими глазами детский горшок с говном. Примерно так выглядела бы жизнь этого ребёнка, о чём я и заявляю всем присутствующим. Девке, впрочем, плевать. Она самозабвенно бьётся затылком об стену и завывает, сидя в кутке между холодильником и табуреткой. 
Осталось оформить бумажки. Лёха вместе с местным участковым сочиняют опус, мы с Тёмычем и Луниным идём курить к машине.
- Вот эту бы дрянь, - говорит Коля, - подробно снять на видео и в школах показывать. Такой участи даже распоследний дебил не захочет.
Мы соглашаемся. Коллегиально постановляется, что если даже Фантомас не сам накормил безымянного наркошу спидами, то уж шуганул его насмерть точно он, Фантомас. Шарик «I love you», соответственно, признаётся остроумной шуткой злокозненного француза. 
В сгустившихся сумерках к нам подходит какая-то надломленная фигура с пакетом и нетрезвым голосом требует объяснить «кто мы такие и хуле тут делаем и где магазин бля тут же магазин бля». 
- Иди-ка ты нахуй отсюда, - устало произносит Лунин. Но вдруг, насторожившись, совсем другим тоном, - Эй, а ты почему ко мне не ходишь! Таблетки не ешь я вижу! Я что думать должен по-твоему? Иди проспись и завтра чтоб как штык ко мне!
Фигура пятится и стремительно исчезает в ночи. 
- Коль, ты его знаешь что ли?
- Не-а. Но он либо уже на учёте, либо на него попасть боится, – улыбается Лунин.
С этого момента и до конца дежурства нам везёт. В полночь начинается Пасха и по такому случаю до самого утра люди ведут себя тихо. Мы отдыхаем.

*Спиды на опиаты – примерно как нажраться водки до потери всякой моторики и речи, и резко выпить три больших кружки крепчайшего кофе. Даже очень здоровый и крепкий организм может не выдержать, а торчки и подавно все насквозь больные и гнилые. 

Конец первого эпизода. Если хоть кому-то понравится, начирикаю ещё.

Отредактировано Буц (2016-04-26 17:57:02)