Нас никто не гонит, можем и подождать вдохновения, не торопясь.

вдохновение - это когда все пишут пачками, друг другом подпитываясь, темпами китайской экономики. 
ждать такого - это вот как россия сейчас ждет повышения цен на нефть.

Всё по-разному, иногда находит и пишется, иногда нужно время. Поспешность уместна при ловле блох.

Монастырь Святой Анны строили еще в те времена, когда северную часть холмовых земель держали лорды из Сторна. Лордами их, впрочем, начали именовать значительно позже. Лес здесь не годился для корабельного строительства, и сторнианские налетчики, никогда не сидевшие на месте, приходили сюда сушей, а вместе с собой волоком тащили от самого восточного побережья свои ладьи. Из морских гезов – в речные. По обоим берегам Брен они строили свои лагеря, здесь они зимовали и отсюда совершали набеги – по всем землям, омывавшимся водами великой реки. Дома сторниан были низкими и длинными, и издали казалось, что холмы усеяны вытащенными на сушу кораблями. Дерево в постройках сменял камень, столетие шло за столетием, и скоро капища, где поклонялись морским божкам, сменились низенькими церквами и длинными храминами – в них молился новый холмовой народец, коренастый и голубоглазый. Дальше к северу до самого Синего леса шли тучные пойменные луга, к югу богатели селения, близкие к столице, но теперь эти земли никто не грабил – речные гезы перемешались с теми, кого они прежде разоряли, и позабыли свое разбойничье прошлое. 

Настоятельница Святой Анны, тезка блаженной преподобномученицы, была низенькой и крепенькой, а глаза ее были того выцветшего оттенка синего, которого бывает море Сторна в долгие зимы. Ей было немногим больше сорока, но выглядела она значительно старше. Она была некрасивой женщиной, почти до уродства, и знала об этом. Нос крючком, тяжелый подбородок, зоб и обвисшие щеки. Редкие седые волосы она прятала в куколь. Взгляд у нее был тяжелый.

Когда баркас королевских мытарей подошел к монастырской гавани, настоятельница уже была там. У каменных мостков стояло не меньше дюжины других баркасов, на них грузили шерсть и мед – торговлей ими кормилась обитель и все примыкающие к ней деревушки. Огромный монастырский холм цвел клевером и вереском. Первый подъедали отары овец, из второго гнали блутав сласт – брагу из него делали уже в столице, а монастырь претворять мед в вино отказывался принципиально.

Едва баркас успел подойти к причалу, а благайники уже начали конфискацию. В руках у бне Ицхак появилась лампадка – он грел сургуч. Бне Шимон шелестел тонким пергаменом – в скором времени поверх плотно исписанных листов палимпсестом стали ложиться новые записи – это были диковинные для арханца илотские закорючки. Оба маленьких человечка сновали по мосткам, расплавляя и шлепая метки на тюках и горшках. К тому времени, когда разгрузились Яне и его солдаты, с монастырской гаванью благайники уже практически закончили: она была опечатана и закрыта. Лица у речных сплавщиков, которых угораздило пришвартоваться здесь этим утром, были мрачные – их баркасы стали здесь намертво, и выехать отсюда им было невозможно, пока королевские мытари не закончат со всем монастырем.

Те принялись за работу со всем рвением людей, привычных к грабежу средь бела дня. Конфискационную грамоту настоятельнице пришлось вручать Яне – благайникам было не до того, они уже поднимались к основным строениям обители: туда вела широкая серпантинная дорога, годная для людей, скота и колесного транспорта.

- Выходцы из Еруше никогда не теряют времени, - заметила настоятельница, возвращая грамоту Яне. – Эти маленькие люди привыкли к скорой жизни. Когда твой дом стоит практически в открытом море, а море это - с дурным характером, то - всегда хочется успеть закрыть сделку до следующего шторма. Вы бывали в Илоте, барон?
- Нет, - Яне не понимал, почему настоятельница была настолько спокойной. Может быть, она еще не успела понять, кто к ней пришел и зачем. Что же – еще успеется. Чего Яне точно не собирался делать, так это подталкивать ее в направлении каких-нито безобразных сцен, приличествующих моменту. Яне не год и не два занимался сопровождением королевских мытарей, и знал, до каких степеней отчаяния могут дойти люди, когда у них забирают их имущество и их семьи.

Королева умела уничтожить человека. Она всегда брала дважды – монетой и людьми. Для подчиненных гледа-благайника было, в общем-то, совершенно все равно – есть ли у оштрафованного чем заплатить. Никакие деньги не могли спасти от налога живой человеческой душой и плотью: если в конфискационной грамоте значилось забрать у должника воз пшеницы и двух дочерей – то дочерей забирали даже в том случае, если несчастный хуторянин предлагал взамен вдесятеро больше зерна и весь свой скот впридачу. Девочки пойдут в Эльнот, и отработают все долги своего отца, и нынешние и грядущие – а если кто-то из них умрет раньше срока, мытари вернутся на хутор и заберут кого-то еще.

- Это и понятно, вы же совсем молоды, - рассуждала настоятельница, опираясь на руку Яне: дорогу наверх, к монастырю, покрывал слой крупного щебня, а пожилая монахиня испытывала привязанность  к обуви на высоких каблуках. – На желтых равнинах, которые идут от холмов к восточному побережью, теперь лежит Цепь, а по обе стороны от нее – морок, ею порожденный. Не пройти, не проехать.
- Желтые равнины и раньше были не особенно заселены, - заметил Яне. Он старался быть вежлив.  – Насколько я понимаю, близость к Адскому Пеклу ни одной местности еще не шла на пользу.
- Да, ветер приносит с юга жар, - согласилась настоятельница. – А песок тонким слоем лежит по всей тамошней земле, и травам приходится пробиваться сквозь него. Поэтому этот край и зовут желтыми равнинами. Но вы не были там ни разу, чтобы говорить дурное. А я – была.

В дни, когда Эндилок еще не набрал полной своей силы, Илоту удавалось жить относительно независимым, лавируя между Камеордом и Дареоном. Посольства с дарами отправлялись и туда, и туда. Заключались договоры, полные потенциальных разночтений. Илот предоставлял обоим королям такие займы, что те с готовностью закрывали на это глаза. Кому принадлежал Илот в те времена? В Камеорде считали, что Архану. В Дареоне – что Эндилоку. У Илота на этот счет было совсем иное мнение, гораздо более близкое к действительности, но его они практически не озвучивали. К тому, что в обоих королевствах понимали, как дань Илота короне, прилагались документы, указывающие процентную ставку – по которой обе короны Илоту обязывались платить.

Документы эти писались вечными чернилами, а скреплялись кровью. Залогом грядущих выплат по займам служили браки. Высокие дома Эндилока обручали своих безземельных сыновей с бледными остроносыми девицами из Еруше. Высокие дома Архана выдавали своих младших дочерей за низеньких тщедушных ростовщиков из Теля. Лишние дети, не наследующие титулов и земель – почему бы и не сбыть, когда за это хорошо заплатят? Никудышний товар за живые деньги.

Анна из холмовых Комитопул и Соне из эйнских Доростол были одними из многих благородных дев, уготованных илотским денежным мешкам. В совсем еще нежном возрасте отданные на воспитание ко двору, они ожидали своего часа, зная, что имена их оговорены в договорах, благодаря которым их отцы могут жить и тратиться соответственно своему имени. Трижды, как это полагалось по обычаю стороны женихов, они выезжали в Теля – знакомиться с родней своих будущих мужей. Раз за разом пересекая долгие Желтые Равнины, отделяющие Архан от Илота, девушки должны были привыкнуть к мысли о своем будущем. У Анны это получалось неплохо, у Соне – значительно хуже.

Девушки были подругами, а женихами их были родные братья, менялы из купающихся в монетах бне Эбраи, - все говорило о том, что жизни свои, начатые вместе, они и дальше проведут бок о бок. Проблемой было то, что, каждый раз, побывав в Теля, они возвращались обратно в Камеорд – тогда еще цветший по обе стороны Брен. Анна мыслями оставалась со своим женихом – Ишве бне Эбраи был чуть ниже нее, и разрыв в росте со временем обещал только увеличиться – но он был молодым человеком тихого и спокойного нрава, и то, что он был сосредоточен на работе, Анне нравилось: перед ее глазами был пример ее деда и отца, последовательно проматывающих один заем за другим – в том числе и тот, обеспечением которого служила сама Анна. Жизнь при дворе была яркой, но Анна хорошо знала оборотную сторону этой жизни – каждое празднество, проводимое великим королем или одним из его наперсников из числа приближенных к нему вельмож, было оплачено из денег, полученных из Илота. Долги короны перед Илотом были велики, но еще более устрашающим был совокупный долг арханского дворянства. Разодетые в пух и прах князья и бароны не вызывали у Анны доверия, и она думала только о том времени, когда она отправится в последнее свое, четвертое путешествие в Теля, чтобы стать Ишве женой.

Старшим братом Ишве был Жуда, и Соне была безразлична к нему. Высокая и с каждым годом становящаяся все краше, она относилась к своему суженому, как большие хищные морские создания из Тихого залива относятся к рыбам-прилипалам – она вела себя так, как будто его и нет вовсе: так было и когда она приезжала в Теля, и в те частые случаи, когда он приезжал в Камеорд – не в силах оставаться вдали от своей мучительницы. Странно и жалко смотрелся этот маленький остроносый человечек среди арханских вельмож и придворных, вьющихся вокруг красавицы-фрейлины. Любые ее причуды оплачивались из его кармана, и многие из воздыхателей Соне не стеснялись занимать у Жуда, за глаза высмеивая его. Это было необычным зрелищем для арханской столицы – мастера над монетой, оплачивающие ее жизнь, избегали появляться при дворе, понимая, что сила их вовсе не в явном представительстве, а в той тайной власти, которую илотцы имели над стремительно пустеющими кошельками арханцев. Жуда, нарушившего это негласное правило, порицали и в Камеорде, и в Теля, но противиться своему губительному влечению он был не в состоянии.

Все знали, что Соне была его нареченной, но вслух об этом никогда не говорилось, и дело выглядело так, будто он лишь один из бесконечной череды ее поклонников, и что шансы его практически ничтожны. Вероятно, с какого-то времени в это поверила и сама Соне: ей было, понятно, значительно удобнее верить в это, чем в то, что в скором времени ее ждет последнее путешествие в Теля, четвертое и свадебное.

Близилось шестнадцатилетие обеих девушек, и если Анна, заручившись помощью своих многочисленных теток, занималась приготовлениями к свадьбе, то Соне будто бы сорвалась с цепи. Балы и приемы организовывались ее высокородными поклонниками один за другим, деньги на них горстями выбрасывал Жуда. Нескончаемая вереница празднеств привлекала к себе внимание всей столицы. О младшей дочери скрытного и потаенного южного рода заговорили – и она действительно стоила того: в те дни Соне была прекрасна до невероятия, и мало кто оказывался в силах избежать воздействия ее чар. Поговаривали, что чары эти имели совершенно буквальный ведовской характер, но слухи эти роли не играли – вокруг Соне формировался чуть ли не свой собственный двор, и его королевой была она. На пользу ей такое внимание, разумеется, не пошло. Девушка стала заносчива и временами позволяла себе разного рода нелюбезности даже в отношении людей, стоявших значительно выше ее по имени и положению. Соне заимела множество врагов, особенно среди других придворных дам. Поговаривали, что особый зуб на нее имела будущая королева, тогда еще наследная принцесса; в то время как младшая ее сестра, Катарина, напротив, подпала под влияние своей фрейлины и была привязана к ней безумно.

Трагедия разыгралась за десять лет до большой войны и послужила первым ее прологом.
Одни говорят, что это была большая любовь, другие – что вздорная фрейлина попросту хотела избавиться от насильственно навязанной ей партии. Так или иначе, но в день, когда Анне и Соне – а они были полные по дням ровесницы – стали совершеннолетними, в Камеорд прибыли их женихи, и не успела ночь опуститься на столицу, как один из них был мертв, а другой – искалечен.

Убийц было не меньше дюжины, и все они были молодыми людьми из самых высоких домов Архана. Первым вынул кинжал молодой баронет Хостиль Яне, от него не отставал княжич Радомир, а самым изувером проявил себя наследник корамонского князя , Горан. Он был еще совсем подростком, но это не помешало ему переломать илотцам руки и ноги, - он мастерски и со вкусом орудовал отцовским шестопером. Они напали на илотцев на оживленной улице Старого Камеорда среди бела дня, уверенные в своей безнаказанности. Скоро расправившись с братьями Эбраи и их спутниками, убийцы, разминувшись со стражей, направились по домам, а после, этим же вечером, собрались на очередном приеме, где имели большой успех – в красках расписав, что они натворили.

Ишве погиб на месте. Жуда, лишившись зрения и подвижности – ему выдавили глаза и перебили позвоночник - отправился в долгий путь через Желтые Равнины обратно домой. Его, почти бездыханного, и тело своего жениха сопровождала Анна – в слезах и смертной тоске она провела свое четвертое путешествие в Теля, долженствующее стать свадебным. Похоронив Ишве, она еще некоторое время оставалась с его семьей – они ждали, что от полученных увечий умрет и Жуда. Но он выжил. Кто умер – так это его отец, сведенный в могилу несчастиями, свалившимися на Эбраи. Потеряв здоровье, Жуда стал обладателем огромного состояния и бесчисленного количества долговых расписок – ему была должна почти что половина всего арханского дворянства. Вместе с отцом, братом, зрением и владением своим телом от Жуда ушло и всякое чувство к бывшей его невесте. Он замыслил месть, и у него были все инструменты для холодного ее планирования и осуществления.

- Он последовательно разорял одно арханское семейство за другим, соединяя их банкротство с новыми займами для короны, - объяснила мать-настоятельница, глядя, как благайники деловито возятся в огромной куче мешков и сундуков, выволоченных из монастырских кладовых на мощеный двор. – Покойный король раз за разом оказывался перед выбором, что ему важнее - новые денежные поступления или старые дворянские рода. И каждый же раз делал выбор в пользу золота. Пашни, угодья, мосты, мельницы, селения, посады, самые тврджавы и столичные дома дворян распродавались с молотка, а сами они отправлялись в долговые тюрьмы – если им не удавалось вовремя сбежать. Жуда практически не тратился - все, что удавалось выбить из должников, перезанимал у него старый король. Он был алчен, его воины и мытари – безэмоциональны, Жуда – безжалостен.     
- Я воспитан на рассказах о тех темных временах, но ни в одном из тех рассказов илотцы не выглядели правыми, а арханцы – виноватыми, - сказал Яне. - В долговых тюрьмах оказались многие и многие, а еще большим числом дворяне бежали. Ненависть, страх, нищета и скрежет зубовный воцарились по всей стране.
- Разве? Ну, вероятно, для дворян так оно и было, – настоятельница пожала плечами. – Я к тому времени уже вышла из их числа: голову мою остригли, а поверх положили бела плат. Монахини не имеют сословной принадлежности, и это – вместе с моим горем, еще свежим – разлепило мне глаза: я видела только, что люди, погрязшие в пороке и долгах, пороками вызванных, не желают платить по счетам. Боюсь, что в те дни я молилась из ненависти. И, кажется, молитвы мои были услышаны.
Она поглядела на нахмурившегося Яне.
- Эти люди, эти дворяне, мой милый мальчик, не были людьми чести. Бежав от короля Архана, который поступил с ними по закону, они презрели присягу и предались королю Эндилока, который готов был использовать их бесчестность себе на пользу. Отец Феона, великий краль востока, принимал одного разорившегося предателя за другим, и именно отсюда начинается история большой войны, которая недолгое время спустя и последовала. – Настоятельница пожала плечами. – Так или иначе, сегодня вы пришли сюда вместе с королевскими мытарями, и я рассказала вам эту историю для того, чтобы рука ваша не знала жалости, а разум – сомнения. Тот, кто действует по закону, всегда прав, даже если закон этот кому-то кажется несправедливым.
Яне не знал, что ответить. Настоятельница неожиданно улыбнулась ему – доброй материнской улыбкой некрасивой немолодой женщины -  и взяла за руку. 
- Пойдемте, нам нужно выбрать насельниц для Эльнота, - настоятельница вела его к низкой темной храмине, куда до этого по колокольному звону со всех строений сбегались монахини, послушницы и служки. Как они там все уместились, Яне представлял себе плохо. – А заодно я расскажу вам о вашей матери. Вам же наверняка хочется? Хочется, хочется, только никогда не признаетесь. Вы слишком сын своего отца, чтобы в таком признаваться.

За монастырем Святой Анны числилось больше тысячи насельниц, но в самой обители от их полного числа не набиралось и четверти. Больше сотни уже находилось в Эльноте, еще столько же сбивало обувь по дорогам Архана, собирая милостыню, десятину и молельную монету. Почти пять сотен монахинь и послушниц жили по деревням и хуторам, усеивающим монастырский холм. Ходили слухи, что в свое время женщины нескольких таких селений выгнали из своих домов всех своих мужей, и препоручили себя Светлой Даме и матери-настоятельнице, справедливо полагая, что проку от той и другой будет значительно больше, чем от мужчин – нищих от поборов и истощенных от недоедания. С тех пор весь холм и окружающие его луга успели закрепиться за монастырем и вполне формально, а беженки из других местностей, одинаково разоряемых королевскими мытарями, приходили на место умерших монахинь, старых и, понятно, так и не разрешившихся потомством.

Особое место среди насельниц обители занимали воспитанницы – на воспитание в монастырь брали два типа девочек, не годных к полному постригу: юных вештиц и представительниц высоких семей, по тем или иным причинам не принятых к королевскому двору. И тех, и других держали в строгости: работы они выполняли практически наравне со взрослыми послушницами, а кормили их и того хуже. Настоятельница и весь монастырский совет, ведавший делами обители, сходились в мысли о том, что их воспитанницы еще успеют накушаться греха и связанных с ним удобств мирской жизни; чем больше времени они проведут в душеспасительном труде, посте и молитве, тем лучше. Монахини не любили вештиц и не имели никакой причины, для того чтобы быть расположенными к дворянству, но дети были детьми, и не было во всем монастыре никого, кто испытывал бы действительную неприязнь к маленьким вештицам и титулованным недорослям.

По достижении совершеннолетия, а то и раньше, все монастырские воспитанницы отправлялись туда, куда повелевала королевская воля или закон: вештицы переправлялись через реку, заканчивая свое образование в колдовской обители на том берегу Брен. Дочери из благородных семей возвращались по домам – или сразу же выдавались замуж – за тех, кого им назначала в мужья королева. Редким случаем было, когда кто-то из воспитанниц задерживался в монастыре после того, как им исполнялось шестнадцать. За всю современную историю монастыря таких воспитанниц было всего несколько, и причины, по которым их оставляли в Святой Анне, были ясны только для настоятельницы. Последнее время такие случаи, впрочем, участились: она с большой неохотой отдавала в руки королевы тех своих воспитанниц, которые обладали ведовским даром. Настоятельница только с недавних пор начала понимать, что отдает своих девочек не столько королеве, сколько – через нее – прямиком в Синий лес.

От Синего леса обитель отделяли широкие пойменные земли бывшего сторнианского приграничья, но настоятельница с большим недоверием и беспокойством относилась к своей относительной безопасности с этой стороны. В ряду горбин Холмовых земель монастырский холм был первым, если считать по течению Брен, и именно он в давние времена встречал лихо, идущее с колдовского севера. Старые книги, предупреждающие и взывающие к бдительности, все еще хранились в Святой Анне, и настоятельница относилась к полученному из них знанию со всеми доступными ей верой и вниманием.

- Когда открылась правда, ваша матушка, понятно, бежала из столицы, - мать-настоятельница ходила среди рядов коленопреклоненных девушек и женщин и, редко-редко останавливаясь, почти не глядя выбирала тех, кто пойдет в Эльнот. Приглушенные рыдания – через плотный куколь, в полной своей форме закрывающий и лицо – были ответом ее прикосновениям. Двадцать четыре насельницы обители должны были отправиться в самое страшное место из всех рукотворных ужасов, созданных людьми на земле Архана – и впервые монахини Святой Анны шли в Эльнот не в качестве добровольных утешительниц и сестер милосердия, а как настоящие заключенные – которые будут работать до самого своего предсмертного вздоха.
Яне испытал значительное облегчение и благодарность по отношению к настоятельнице, когда понял, что она сама будет выбирать узниц. Каким принципом она руководствовалась, выбирая ту или иную жертву, он не понимал, но что принцип такой есть – он чувствовал отчетливо.
- Уже гораздо позднее все говорили, что она бежала от своего мужа, вашего отца, - продолжала настоятельница, медленно обходя главный придел. Тишина в нем стояла мертвая – такой тишины не может быть, когда в тесном невеликом помещении собирается больше двух сотен живых женщин. – Говорили, что он был жесток с нею. Говорили, что у нее был любовник, или даже несколько, и что вы были зачаты от одного из них.
- Или от нескольких сразу, - сарказма у Яне не получилось. Он откашлялся. – Всю эту грязь я хлебаю полной ложкой с того самого момента, как научился различать человеческую речь. Ничего нового вы мне рассказать не можете, уж поверьте. Если вы, ваше блаженство, думали отыграться на мне за то, что сейчас делает с вами ее величество, то это напрасно: я не обидчив, и тем более не держу зла на людей, устами которых говорит отчаяние.
- Отчаяние? Обида? – настоятельница сделала удивленное лицо. – Ничего подобного. Я совсем не хотела вас обидеть, и видит Неродимый, во мне сейчас нет никакого отчаяния. Все, что с ним связано, я пережила давным-давно, и если у меня и есть основания желать зла некоторым людям, то это греховное желание в любом случае неосуществимо – все эти люди уже мертвы.
Она постояла на месте, словно в уме подсчитывая мертвецов.
- Ну, почти все. Все еще жив – пережив смерти многих своих близких - Радомир, все еще жив – той же, что и Радомир, жизнью - Горан. Но остальные – и гораздо большим числом – мертвы, и умерли они дурной смертью, прожив остаток своих дней дурной жизнью. Мне жаль, мальчик мой, - лицо ее смягчилось. – Мне действительно жаль, мальчик мой, что среди этих людей оказалась твоя мать.
- Вы долгое время жили вместе и были близки, я это уже понял, - Яне не понимал, зачем они вообще говорят на эту тему, но как закончить этот разговор, он не очень себе представлял. – Я знаю, что она искала убежища в этих стенах, и что вы дали ей его – или сделали вид, что дали. Учитывая, сколь много вреда она принесла в вашу жизнь, я бы не удивился, если бы вы солгали ей.
- Вреда? Нет. Вред – это то, что можно поправить, – настоятельница коснулась рукой очередной послушницы, уготованной к Эльноту. – Соне принесла в мою жизнь не вред, а разрушение, которое ничем не возможно поправить. Ничем – включая и отмщение. Мне понадобилось порядочно времени, чтобы понять это, но я уже не хотела ей отмстить, когда она – босая, полуголая и обезумевшая от несчастья – оказалась на пороге моей обители.
Яне напряженно молчал.
- Я желала дать ей всю защиту, которую могла, но она отвергла ее. Она просила меня совсем о другом, - по лицу настоятельницы пробежала тень. – Она хотела совершить над собой нечто… нечто совершенно противоестественное. И я помогла ей – чем смогла. Я и старый барон Строме.

Купольная башня у храмины была похожа на колодезную шахту – если задрать голову и представить, что низ и верх поменялись местами. Купол уже давным-давно прохудился настолько, что его практически полностью убрали. На дне колодца в набирающей темноты синеве начали вспыхивать звезды. Яне и настоятельница стояли прямо под куполом.
- Строме был одним из ее поклонников еще со времен ее девичества, и много пережил, когда в столице начались разорения и банкротства, учиненные бне Эбраи. Он был близким другом вашего отца, и Хостиль отвечал ему взаимностью до самого своего помрачения. – настоятельница помолчала, подбирая слова. – Помрачение это было связано, как вы понимаете, с тем моментом, когда открылась физическая… природа вашей матери. Честно говоря, я вообще не представляю себе, как она сумела скрывать ее так долго – ведь все открылось только несколько лет спустя после того, как они заключили брак. Вы, Яне, уже были рождены.
- Матушка была беременна вторым ребенком, - кивнул Яне. Он был бледен. – Он погиб вместе с нею, мне об этом говорили.
- Строме был первым, кто узнал о том, что Соне… что Соне из себя представляет. Это было очевидно – он был ее лекарем, и именно он принимал ее роды. Сама ли она открылась ему или это произошло вынужденно, я не знаю, но – несмотря на все свое потрясение – он оставил это в тайне. Это спасло ее – но только до поры. – настоятельница вздохнула. – Моя вера говорит мне, что Соне была проклятым созданием, порождением ночных ужасов старого Эйна и старой южной религии, чьи мрачные ритуалы когда-то давным-давно совершили с родом Доростол непоправимое несчастие, которое навсегда вывело их за пределы рода человеческого.
Мать-настоятельница подошла к последней своей жертве. Как и все остальные, кого она выбрала, это была еще не достигшая совершеннолетия девочка. Воспитанницы!
- Воспитанницы из вештиц, - вслух сказал Яне. Он вдруг понял, кого выбирала настоятельница, и почему в этом выборе было столько спокойствия и уверенности. – Вы думаете уберечь их от Синего леса, поместив в ткацкие башни Эльнота – единственное место, где их не будут искать. Хитро. Но берегитесь. Королева не сносит, когда ее обставляют в ее же собственной игре.
Настоятельница благословила девочку, а затем взмахом руки отпустила всех остальных. Двести с лишним девиц и женщин в безмолвии поднялись и направились к выходу. Чинного в этом было мало – скорее это было похоже на паническое бегство. Боясь издать лишний звук, они толпились у дверей. Яне их прекрасно понимал: Эльнот – это действительно страшно.
- В следующий раз вы можете оказаться в Эльноте сами. Вы и все ваши монахини, уже без разбору и подсчета.
- Пускай. Если это даже и произойдет, то, - махнула рукой настоятельница. – времена меняются достаточно быстро, чтобы мы в Эльноте оказались в самый раз, когда тюрьма снова станет церковью. 
- Не будет такого, - Яне был раздражен тем, что настоятельница разговаривает с ним так, как будто он заодно с ней. Он понимал, что докладывать королеве о хитрости настоятельницы он не будет, но сама ситуация бесила его. - Там, где люди умирают и убивают других людей, нельзя проводить святой обряд. Если церковь стала зраженым местом, то им она и останется.
- Говорите, как отец Борко, - сказала настоятельница. За последней из сестер обители закрылись двери, и они с Яне остались вдвоем. Только где-то высоко, будто коготь о камень, скрежетал на ветру разваленный купол. – Не могу сказать, чтобы святой обряд становился хоть сколько-нибудь хуже, когда мы проводили его здесь – а ведь в этой храмине случились сразу три смерти, одна хуже другой.

Яне не успел ничего на это ответить, потому что в этот момент скрежет когтя о камень стал единственным звуком, заполонившим все пространство храмины – надо отдать должное ее зодчим, акустика здесь была отменной. Из зияющего в потолку купольного отверстия выпала крылатая фигура – с силой ударившись о пол, она зашипела от боли и начала группироваться, ненадолго превратившись в серую клубящуюся массу, в которой ничего невозможно было разобрать. На одно затянувшееся мгновение подвесные лампы, освещавшие безоконную храмину, моргнули, а когда свет снова стал ярким и ровным, Яне и настоятельница увидели девушку – скромное серое платьице из серого в крапину полотна. Или кожи?

Если не считать того, что у них практически нет носа – а просто широкие дыры на лице – дев из рода Доростол вполне можно назвать симпатичными. Эту – с понятными оговорками – так точно. 
- Соне попросила их помочь ей стать человеком, обычным и не Доростол, – девушка подошла ближе, мать-настоятельница сделала шаг назад, но глядела на нее без страха. – И они отрезали Соне крылья, старый Строме и монахиня Комитопул. – девушка тратата. – Только это не помогло. Это никогда не помогает, милый мой кузен.
Яне смотрел на нее и никак не мог понять, что же он чувствует. Жалость? Ненависть? Глаза у его кузины были такой же кромешной черноты, как и у него.
- Потому что потом в эту обитель примчался Хостиль, твой отец. И он убил их – всех живых, которых нашел в этой храмине. Жену, друга, себя. Всех, кроме нее, - девушка кивнула на настоятельницу. – Потому что нет никакого смысла убивать тех, кто уже давным-давно умер.

Отредактировано тк (2016-02-08 21:42:27)

кузина. это одна из тех, кого яне в телеге привез в эльнот. королева их выпустила (или часть из них) на поиски невены. эту конкретно - послала с вестями для яне. новый способ доставки сообщений и новый способ постращать подданых.

я допустил факт ошибку с гораном, сейчас поправлю. наверное, не только с ним - большие сомнения, что везде бьет хронология. вообще: начал с одного, унесло в другое, еле вернуло обратно.

наверное, надо сделать заяву на про что кого буду писать дальше. кому-то надо прописать дворцовые страсти на момент, когда невену спохватились: ищейки всех сортов, доростол, элли, радомир, душан спущены с цепи.
но тут лучше уж вы.

пытаюсь вспомнить, куда рванет компания основная, и что мы обговаривали в скайпе. вроде - всю оставшуюся зиму беготня с погонями холодом голодом. но последовательности и что там с заговором у меня в голове сейчас уже нет.

Офигеть

по поводу плана квеста из 720 поста: но ведь яне сейчас в обители. при нем десяток солдат и крылатая доростол. надо их оттуда увести, что ли? я забыл.

так, сейчас все скажу, только свое выложу и пожру

значит, поединок напишу, если успею сегодня по работе койчо доделать. мне дали отгул, так что вполне вероятно. нужен не просто поединок, а что-то внутри и около него, котороые имеет значение. тупо бам-бам мечами-топорами-палицами смысла не имеет даже для красоты, это вы правы.

что мне нравится. что наконец-то у нас есть имена королевы и ее ближайших предков. что есть - это очень хорошо - откуда считать хронологию (года правлений - это именно то, что нужно). что в тексте есть кишки, которыми украшает себя обнаженная девица ( я правда благодарен),

есть предложение, как оставить дикий лес на месте, а текст ваш почти не менять. смотрите.
она сидела в диком лесу, а оккупанты вывозили награбленное из камеорда вниз по реке к морю (через эйн), а потом кружным путем вдоль берега адского пекла - к илоту и дальше в эндилок. в этом есть смысл - по воде такие большие грузы гораздо легче сплавлять, чем тащить волоком через сторн или желтые равнины (которые между холмовыми землями и илотом). даже если эндилокцы везли награбленное и телегами тоже - так ведь главная дорога из камеорда к западным морям (тихий залив в устье обеих рек) идет как раз через дикий лес. там же главный перекресток страны!

итого, нужно всего лишь чутка видоизменить одно предложение, и все будет в поряде. ну, если я не наглый, а вы согласитесь. а то просто дикий лес, тянущийся до самого илота - это я не могу никак в голове уместить. между ними же огромные протяженные холмовые земли, а потом еще и желтые равнины.

*тоже зашла поофигевать, потому что ваша вселенная не перестает расширяться*

короче, я не знаю, как пользоваться этим обтеканием