3. Сублимация.

Вот наш герой, он немного угрюм и страдает от собственной необщительности. У него есть подруга, которая с легкостью заводит знакомства. Он сидит в летнем в кафе, за небольшим столиком, в позе отгородившегося от всего мирского монаха, считает суетящихся на потолке мух, пока его подруга, обставленная со всех сторон пакетами с шариками, платками и какими-то украшениями для праздника, мило, бегло и слегка смущенно беседует со своим новым знакомым. Знакомый - музыкант, и знакомству их без году неделя, но столько общего, столько общего, боже мой.
И потому наш герой считает мух на потолке и теребит воротничок, пока в удушливом воздухе мимо проплывают запахи готовящейся еды, кислые, мясные, пряные.
Он тщетно пытается найти какие-то положительные черты в человеке, с которым ему придется теперь общаться, хотя, он бы предпочел - никогда. Не то, чтобы это был неприятный человек, напротив - его располагающая внешность и изящная легкость речи просто обязаны обеспечивать его широким кругом знакомств, от него исходит флер всеобщей любви. И он музыкант. Почти как она. Она бы тоже занималась музыкой, но сейчас они вынуждены заниматься домом, а дом - совершенно немузыкальное занятие, как ни крути. А наш герой не знает нот, он никогда не озадачивал себя прикосновением к таинству построения музыки. Он слушатель и слушатель внимательный, но не более того.
Иногда ему кажется, что он смешон и скучен, вот как сейчас, когда перед его глазами плывут эти бесконечные пакеты тряпочек.
И потому он, не в силах больше бороться с нарастающим раздражением(а огорчать свою подругу неуместной резкостью он не намерен), встает из-за стола и, извинившись, выходит глотнуть свежего воздуха на залитый солнцем дворик.
Скоро сиеста, и солнце не щадит его затылка, но прохладный ветерок приятно манит под сень деревьев на противоположной стороне, и потому он делает шаг, затем другой, а после изображает, что ему необходимо пройтись, и дышит так глубоко, как может, убеждая себя, что истерики и страхи - это нечто женское, чуждое ему, а если оно ему не чуждо, не изменилось ли что-то в нем непоправимо? Как после удара по собственной мужественности, он идет, боясь, что покачивается, и ноги несут его в прохладу дома, к чаю, столу, виду на сад, привычному списку дел и установившемуся порядку.
Он включает игру и забывается, но чувство вины и ярость настигают его в тот момент, когда ключ поворачивается в двери и на пороге возникает, в ворохе баулов с тряпочками и воздушными шарами, его невольный противник, которого не в чем винить, кроме того, что он просто существует. Даже этот малопонятный жест - отнести к ней домой ее вещи, так легкомысленно и эгоистично забытые разобиженным кавалером - достоин только похвалы.
- А, так у тебя и ключ есть? - только и приходит на ум нашему герою, и его противник, флегматично разгрузившись, выходит прочь, оставив тот самый ключ - ее ключ - на столике у двери, и его молчаливый, полный достоинства уход снова переворачивает картину с ног на голову. Он не имеет права называться негодяем и похитителем чужого счастья, и прочими громкими, затасканными от употребления словами, а негодяй здесь совсем другой, не умеющий быть таким.
Ну вот таким.
На лестничной площадке выясняется, что новый знакомец курит.
Наш герой не курит очень давно и, притворив дверь, начинает сбивчиво объясняться, как если бы от его объяснений зависела вся его жизнь.
Про страх, про понимание, на которое рассчитывает каждый, про то, что он был несправедлив.
И его оппонент из клубов дыма все так же флегматично отвечает, что он не ответственен за его проблемы.
- А проблемы у тебя есть, дружок, и немалые. Если ты сам не доверяешь ей, то в чем моя вина?
- Ты покушаешься на то, что принадлежит мне.
- Ты уверен, что кто-то кому-то принадлежит?
Сигаретный дым способен смазать любой образ, и эта абстрактность, в которую погружается оппонент и из которой несет на свет свои ответы вопросом на вопрос, выглядит устрашающе.
- Она была со мной много лет и мне бы не хотелось, чтобы ты пришел и вмешался.
- Если ты не уверен в себе, то в чем моя вина?
- Ты нравишься ей.
- Она мне тоже нравится. Я все равно не понимаю, в чем моя вина.
- Ты лишний.
- Или ты?
Этот диалог мог бы пойти иначе, думает наш герой. Он мог бы отказаться. Он мог бы всего лишь заявить о своем безразличии, и я бы пригласил его в дом, на чашечку чаю, и старался бы, по-настоящему старался увидеть в нем и своего друга тоже. Это же просто - просто взять и найти что-то общее, и принять все то, что приносит тебе твоя половина.
Когда дым рассеивается, внутри этого облака никого нет. Площадка пуста и пустынна, квадратики света из окон лежат на полу и жар сочится через створки, а лестничные пролеты спиралью уходят вниз, символизируя бесконечность усилий, которую надо преодолеть, чтобы выйти из дома. А может, никого и не было, ничего не происходило, и уход незнакомого, никем не названного воплощения страха, а тем больше мы боимся, чем менее конкретен наш страх, его уход, возможно, был молчалив и краток, да и курит сейчас он сам, наш герой, непутевый, расхлябанный, недостойный уважения, блеклым призраком отражаясь в полированной поверхности двери, и ненавидит, ненавидит, ненавидит себя.

Эмили
насколько я помню, у тебя были замечательные зарисовки в прозе. в духе сатириков начала 20 века.
я бы даже на твоем месте принесла бы ту историю про машинку ретона, которая всего лишь запись в блоге.

да, она одно время была в дайре, а потом пропала

4. Камень

Петр Каменев заявился перед будильником, подкатился под теплый женин бок, поцеловал пьяными губами и тут же захрапел на ухо. Женя смахнула сердитую слезу и потянула носом воздух, словно гончая, берущая след. В смеси запахов коньяка и сигарет ей почудилась тонкая нотка чужих духов. Стерву, с которой танцевал Петя, когда такси уносило ее со свадьбы, Женя запомнила во всех деталях: разведёнка и с ребёнком, в каких-то безвкусных туфлях и с агрессивно-красными ногтями.
“Вот же сука!” - С чувством произнесла Женя, пытаясь набрать смс дрожащими пальцами, но телефон был разумнее нее, он сопротивлялся, намекая, что выходной, все спят, и мама, и Аленка, лишь одна она в предрассветной мгле пытается как-то справиться с мыслью, что Петя загулял.
Крышка ноутбука мигала синей лампочкой, и Женя предусмотрительно выключив звук отправилась в рейд по социальным сетям. В личке у мужа было чисто: друзья, свекровь, похабный чатик с игроками, в поисковике застряли позавчерашние сведения о погоде, на ютубе - какие-то кинообзоры, история поиска подчищена.
“Подготовился?” - мелькнуло в жениной голове и могло бы сразу стухнуть, но одно короткое сообщение в контакте не давало покоя: некто Киса Воробьянинова нахально усмехалась со стены и порола игривую чушь.
“Еще как посмотреть”, - уклончиво писала она и ставила в конце многообещающий смайлик. Он подмигивал!
“Тварь”, - сказала Женя в лицо этой Кисе и открыла свой профиль.
“Великодушие - удел немногих” - попыталась утешить ее первая цитата, но безрезультатно.
Блогпространство мирно спало, она одна, словно проснувшаяся мафия, блуждала по чужим записям, не находя успокоения, мучимая желанием убить чувство, от которого было так тяжело. Имя ему было - унижение.
*
Пополудни Женя первым делом открыла свой утренний пост: на него уже набежали комментарии, похожие на вереницу муравьев, проложивших тропу к банке с вареньем. Они полились, словно елей или мёд, или другие вещи, которые в мозгу сцеплены с умащиванием душевных ран. “Кису”, у которой ночевал Петр, быстро определили, сведя все следствие к первому же жениному предположению: та самая разведенка, была вчера на свадьбе, вихляла задом перед Каменевым, бинго! Но удовлетворения не было. Болезненное потягивание за грудиной ни правотой ни прозорливостью не купировалось. Звали причину ее несчастий Антониной.
“Что еще за имя такое тупое?” - думала Женя. - “Да и Киса Воробьянинов разве был не Ипполит?”
Девчонки уже подкинули ей свежей информации: живет в четырнадцатом, мотается в командировочные, сына сбрасывает матери.
“Своего не удержала, - писала ей Энджи666, с которой совсем недавно они обсуждали измены, словно накаркивали этот вечер, - а пацану нужен отец, так что тут все понятно. Ну а мужику много не надо - тут уже разнообразие, он и повелся”.
“Не хочется все это тебе рассказывать, но мы как раз с твоим последними из ресторана уходили, часа в три, и твой эту провожал. Мой еще ему удачи пожелал. Дебильная солидарность, так что извини, извини, извини, может, там и не было ничего, но не могу молчать”.
“Прикинь сколько у нее секса не было, - стучалась в личку Аленка, - одинокие тетки всегда прошаренные, хватаются за свой шанс, так что смотри”.
“Да начхать”, - набрала Женя и тут же стерла: девчонки хотели только добра. Ей было все равно, почему он это сделал. Он это сделал. И сделать так, чтобы он этого не делал, уже нельзя.
*
В понедельник Женю все еще не отпустило. Работа валилась из рук.
Проходя мимо курилки, она видела стайку мужиков, окруживших мужа. Петр самодовольно покачивался с носка на пятку. Вихор над наметившимися залысинами стоял петушиным хохлом, он всем своим видом сообщал Жене: вот ты капризничала, а твой муж не растерялся и позавчера имел бабенку посговорчивее. Мужики смеялись и одобряли.
Во вторник стало еще хуже: сплетничавшие в столовой девчонки из складского отдела замолчали, когда она проходила мимо. Коллеги сочувственно смотрели на Женю, в то время, как она думала: уже знают или нет? Знают больше, чем она? Знают что-то особенное?
Женя чувствовала себя пригвожденной к позорному столбу, выброшенной на обочину коллективных отношений, обособленной, словно кто-то поставил ей клеймо на лоб и прямо оттуда вот-вот начнут ветвиться рога.
От беспокойства она даже сбросила два килограмма.
Петя, напротив, всю неделю расцветал и колосился, лоснился от самоуверенности, а вечерами автоматически чмокал жену в щеку и утыкался в танки.
Они сходили вместе в кино - как раньше, израсходовали пачку презервативов - чего давно не было, но черта, разделившая все на до и после, словно впечаталась в их повседневную жизнь.
В обеденный перерыв Женя выпивала несколько чашек кофе, но не помогало: в рассеянности она перепутала документы, и груз для Воркуты улетел в Красноярск.
“Смотри”, - звучал в ее голове голос Аленки, - “Прошаренная”.
И Женя начала готовиться к войне.
Перед уходом с работы она высыпала перед зеркалом весь свой арсенал и быстро замаскировала следы переживаний. Оставалась последняя деталь - прическа. Мужу она сказала, что пойдет по магазинам.
Сопровождаемая из парикмахерской вереницей витринных отражений, Женя двинулась в сторону четырнадцатого. Множество победоносных жень, уверенных и яростных, неслись за ней, словно рой пчел, и локоны каждой идеально ложились на плечи.
*
- А вы кто? - на Антонине были синие треники, а лака на ногтях не было.
- Его жена, - отвесила Женя. Ее туфли идеально гармонировали с рабочим костюмом. На ногах Антонины были сланцы.
- Поздравляю, - сказала Антонина и захлопнула дверь перед самым жениным носом.
*
“Девушка, вы загоняетесь с какой-то ерундой. С чего вы взяли, что мне вообще ваш муж нужен?”
Женя, усмехнувшись, переслала единственное сообщение от Антонины девчонкам.
“Сучка лживая, - единодушно решил чат, - напиши ей, чтобы боялась на улицу выходить”.
“Пользователь ограничил возможность отправки ему сообщений”, - Антонина была кратка и резка.
“Нет уж, коза, так просто ты от меня не отделаешься”, - думала Женя, зло молотя по клавишам.
“Ничего, мы ее прижмем как следует. Может, разошлем ее номер телефона как рекламу интимных услуг?” - писала в соседнем чате Аленка.
“Она на меня в суд подавать собиралась”, - сообщала вести с полей Женя.
“Не подаст - зассыт”, - успокаивали подруги.
Никакой повестки в суд не пришло.
*
- Не пишите и не звоните сюда больше, - хорошо поставленный, но утомленный голос на конце трубки принадлежал пожилой женщине. Женя вспомнила свою учительницу истории Тамару Михайловну. - Оставьте нас в покое. Тоня уехала. И вы пугаете Костика.
- Костик - это ваш внук? - спросила Женя, ее собственный голос почему-то сорвался. - Ну тогда передайте ему, что его мама - блядь.
*
Однажды вечером на мобильник Жене упало смс с незнакомого номера.
Сердце дернулось, подсказывая, что будет новый виток событий.
“Приходи - поговорим. Адрес знаешь”.
“Уж мы поговорим”, - пообещала Женя, глядя в зеркало перед выходом. Она была при полной боевой готовности. В глазах светился огонек непривычной отчаянной дерзости. На всякий случай она положила в сумочку перцовый баллончик.
- Проходи, - вместо приветствия деловито сказала Антонина и дернула головой и плечом, совсем как Вадик Макаренко, с которым Женя встречалась в институте. В этот раз она была в пиджаке, собранная по-деловому.
Женя прошла в крохотную кухню, отделанную квадратным советским кафелем. На столе красовалась бутылка чинзано и два дешевых стакана из гипермаркета.
- Давай поговорим по-человечески, - сказала Антонина, разливая вермут и непринужденно копошась, словно Женя была ее старой знакомой. - Я очень хочу знать, чем конкретно я тебе настолько насолила.
Женя повертела в руке стаканчик и снова поставила на стол: в доме врага, как говорила бабушка, есть и пить нельзя.
- Ты пей, пей, я не отравлю. Уголовный кодекс меня накажет.
- Я не алкоголичка, - презрительно сказала Женя.
- И я не алкоголичка. Разве пьют только алкоголики?
- Да откуда я знаю? - Женя раздраженно взмахнула руками. - Может, муж тебя поэтому бросил?
- А может и не поэтому, - Антонина криво усмехнулась и отпила глоток. - И почему именно он меня, а не я его?
- Потому что, - пробурчала Женя, глядя на пластиковые стаканы, переполненную мойку и делая ставку, что в холодильнике повесилась мышь. И - была, не была - тоже выпила. Горячий глоток упал в некормленный с утра желудок и тот сжался, а вместе с ним сжалась и маленькая несчастная Женя внутри большой и сильной оболочки.
Вскоре в вермут полился сок, и спустя несколько стаканчиков Женя жалобно попросила, глядя на клеенку с цветочками осоловевшими глазами:
- Но ты все-таки скажи, было что-то или не было? Ты подумай, как мне вообще жить после этого?
Антонина подумала. Возможно, подумала она вообще о чем-то своем, потому что думала мучительно долго, казалось, даже секундная стрелка в часах затормозила вместе с ней.
- Было...- сказала она, - было темно, он был пьян и ко мне подкатил.
Женя напряженно сглотнула.
- Как подкатил, так и откатился.
- Он откатился? - не поверила Женя, с ног до головы окидывая взглядом Антонину и заходясь смехом. - Да ну, вот прям он? Вот прям подкатил, а ты вся такая гордая - и не дала?
- А должна была? - улыбаясь все так же криво, словно парализованная, переспросила Антонина. - Я, значит, вся такая гордая, а он, значит, весь такой неотразимый, как топор.
Женя прыснула в кулак и даже поперхнулась прямо на рабочую блузку. От накатившей внезапно усталости она сползла по стене, стекла к плинтусу и только похрюкивала в приступе смеха.
Антонина рывком поставила ее на ноги и звонко шлепнула по щекам.
- А ты бы, я так понимаю, дала? Других вариантов не предполагается? Вот так вот зажмет тебя у стенки какая-то посторонняя личность…
Женя прекратила смеяться, ощущая взмокшей спиной квадратики кафеля и понимая, что попала в западню. Одна рука Антонины упиралась в стену над ее левым плечом, а другая - над правым.
Пьяные губы, которые произносили: “...а ты только этого и ждешь, так что ли?”, приближались.
Женя дернулась, поднырнула, потеряла равновесие, на ходу схватила сумку, рванула ручку двери и, теряя обувь, вылетела на лестничную площадку.
Антонина замерла в дверном проеме и подняла с пола оставшуюся туфельку.
“Извращенка!” - в озарении думала Женя, истерически хохоча и прижавшись к двери подъезда. В груди появилась непривычная легкость, словно камень свалился с души. - “А мой-то идиот, вот идиот же…”
***
“Да ладно???? - написала Аленка и прислала еще целую строчку восклицательных знаков. - Да это просто бомба! Знаешь, сколько всего можно с такой информацией сделать? Мы же ее теперь тааак накажем!”
Женя погрызла колпачок ручки, поглядывая в зеркало. В свете экрана тени падали на лицо особенно художественно. Почему-то именно сегодня отражение сообщало ей, что она чертовски хороша и все у нее, как полагается.
“Великодушие - удел немногих” - намекала Жене первая, излюбленная цитата.
“Не надо никого наказывать, - набрала она двумя пальцами. - Природа за нас постаралась”.

автора интересует вопрос, какое впечатление оставляют персонажи?

привкус фанфикла, думаю, в подаче сцены.
если смогу - переиначу.