Южный посёлок
Присутствуют мат, насилие, натурализм. 18+
Застывший в углу старый гаучо, который показался Дальманну символом Юга (его Юга), бросил ему под ноги кинжал. Словно сам Юг решил, что Дальманн должен принять вызов.
Хорхе Луис Борхес.
В 1947 году по доносу председателя колхоза был репрессирован крестьянин, до войны — артист театра, после — сержант, оказавшийся ненужным родной труппе, оттого ушедший в деревню Абрам Дальман. Чудом выжив в лагерях, он вышел в 1960 и в первую очередь сменил фамилию своему уже довольно взрослому сыну, что, однако, не спасло его семью от выселения на Урал. В 2014 его потомок, Иван Дальнев, преподавал историю русского языка на филфаке единственного вуза маленького уральского городка и, кажется, ощущал себя совершенно русским человеком. Его дед по материнской линии имел в семье героическую славу: он погиб в 1943, повторив подвиг Александра Матросова. Иван гордился своим дедом и сильно романтизировал гибель в бою, вплоть до гибели бессмысленной, гибели как таковой. Хорошо воспитанный, интеллигентный, книжный мальчик умел постоять за себя в школе и во дворе, оттого воспринимался местной шпаной как "лошок, но, сука, говнистый" и после пары драк его оставили в покое, но, конечно, и дружить с ним никто не собирался.
От деда осталась ему дача с небольшим огородиком, располагающаяся, однако, довольно далеко от города, в посёлке Южный. Была связана дача в воспоминаниях Дальнева с хлебным запахом квасного пара в бане, духотой огуречного парника, красными ягодами виктории на грядках, тяжестью топора, ведра воды и, конечно, весёлым семейным копанием картошки. Дальнев не был там с детства, но всегда помнил о ней, ему, в принципе, и хватало осознания того, что у него есть дача.
Весной 2014 с ним произошёл неожиданный случай.
Судьба, равнодушная к человеческим прегрешениям, не прощает оплошностей. В тот вечер Дальнев нашёл в городском архиве уникальный документ 15 века, написанный сложнодешифруемой вязью. Имея хорошие отношения с директором архива, Иван смог взять этот документ на дом для прочтения; спеша скорее засесть за это любимое дело, он не стал дожидаться лифта и побежал по лестнице, благо жил на четвёртом этаже. На площадке между третьим и четвёртым этажами стояла какая-то компания. Четверо крепких молодых людей в спортивных костюмах пили пиво прямо из горлышек двухлитровых бутылок. Пробегая между ними, Дальнев случайно задел одного. Пробормотав извинения, Иван хотел было проскочить дальше, но был схвачен за плечо крепкой рукой.
- Э слышь ты чё широкий такой?
- Слушай, извини, я спешу, вот и задел случайно.
- Хули ты там спешишь уёба?
Что-то сильно ударило в затылок и неяркая лампочка четвёртого этажа погасла.
Когда она вновь зажглась, Дальнев встал, заправил вывернутые карманы, собрал порванные листки документа и поднялся к себе. На лице жены, открывшей дверь, он увидел ужас, рука, которой он провёл по лицу, оказалась в крови. "Я стукнулся об дверь", сказал он жене и отправился в спальню, где упал в забытьи.
После этого некоторое время Дальнев находился в непонятном состоянии. Явь образовывала со снами странную недешифруемую вязь. Только что Дальнев лежал на кровати в спальне, но вот он на бетонном полу и его пинают в живот и грудь. Кто-то режет ножом ему ягодицу и говорит торопливо "Да, в пятую больницу, вы поедете? Сотрясение, кажется. А хули он такой широкий? Хули ты, уёба? А?". И его спускают по лестнице кувырком, но он всё время лежит на спине. Потом тусклая лампочка блаженно гаснет и боль отступает. Просыпается Дальнев уже в больничной палате. По голове медленно растекается тупая боль, потолок кружится, но лежать удобно, а бормотание врачей рядом почему-то успокаивает. Но вот один из них подходит к Дальневу, и тот узнаёт в нём громилу из подъезда, которого задел. Дальнев пытается мычать, а громила говорит: "Надо оперировать. Наркоз! Ты, сука, хули ты опять здесь? Ты же спешишь типа. Ещё пизды вломить?" Он достаёт бутылку из-под шампанского и начинает бить Дальнева по голове, сильно и долго, пока бутылка не разбивается, тогда он принимается резать Ивану розочкой лицо: сначала лоб, потом виски, бьёт в нос и крутит. Дальнев уже не может издать ни звука, ему остаётся только терпеть жуткую боль. Но это длится не очень долго: вскоре лампочка вновь гаснет.
Наконец бред сошёл. Ослабевший Дальнев пошёл на поправку. Однажды в палату к нему зашёл врач.
- Думаю, Иван Аркадьич, вас уже пора выписывать. Знаете что? У вас есть возможность отдохнуть где-нибудь на природе? Санаторий, может, или дача? Есть дача? Думаю, вам было бы полезно немного развеяться. Поезжайте, сейчас осень, там яблочки наверняка поспели. Спокойный график, чистый воздух.
Действительность любит симметрию и некие анахронизмы: Дальнев был доставлен в больницу на старом уазике, такой же уазик вёз его через город к вокзалу. За окном проносились мимо серые пятиэтажки-хрущёвки, чахлые низкие остатки тополей, грязь на обочине, битые бутылки, пьяные компании у подъездов, потом Дальнев отвернулся от окна и закрыл глаза.
До электрички на Южный оставалось ещё полчаса. Ему вдруг вспомнилось, что в пельменной на улице Мира (рядом с торговым центром) готовят вкуснейший борщ. Дальнев отправился туда. Кроме борща он заказал себе кофе (это удовольствие в клинике было ему запрещено). Размешивая сахар, Дальнев наблюдал за публикой пельменной, особенно за одной компанией, распивающей водку у окошка, и думал о том, что его связь с этими людьми иллюзорна, ведь они разделены как будто стеклом, поскольку сам он пребывает во времени, в череде событий, а эти пропащие — в сиюминутности, в вечности мгновения.
Внезапно от компании у окошка отделился крупный человек с пьяным красным лицом и направился к Дальневу.
— Слышь! Есь сиги?
— Простите?
— Хуй сосите! Ты умник что ли?
— Нет! Я пойду, пожалуй... Мне ещё на вокзал...
— Стопэ ёба! Э пацаны! — позвал краснолицый и ударом в грудь опрокинул Дальнева вместе со стулом. Тут же подбежала к нему вся компания, кто-то разбил о голову бутылку, кто-то навалился и начал бить, кто-то пинать, кто-то разломал о его спину стул. Ошарашенный Дальнев не сразу смог выбраться, но потом сумел столкнуть с себя навалившегося, дёрнулся, вырвался из окружившего его кольца и что есть духу побежал прочь из пельменной.
Во всю длину предпоследнего перрона протянулась электричка. Дальнев выбрал почти пустой вагон, сел на деревянную скамью и не без колебаний достал из чемодана рукопись вязью, которую так и не сдал в архив. Он погрузился в чтение. Вязь была сложной, но потихоньку поддавалась проницательному разуму Дальнева. Это были отрывки из Апокалипсиса, главы про трубящих ангелов. Электричка быстро неслась через густой хвойный лес, богатый вкраплениями голых ветвей лиственных пород, чаще всего берёз. На безымянном полустанке в вагон вошла шумная компания молодых людей. Зазвенели бутылки и стаканы, вагон наполнился шумным пьяным говором, громким смехом, отборными ругательствами. Дальнев отвернулся от компании, убрал рукопись, прислонился к окну и притворился спящим. Так сидел он около двадцати минут, как вдруг у его уха раздался голос: "Ахуеть! Это же тот мудак!"
Дальнев открыл глаза и увидел перед собой громилу из подъезда. В ужасе Иван вскочил и побежал из вагона. За спиной он слышал крики, смех и бег — его преследовали, и им это нравилось.
Далеко убежать не удалось — следующий вагон оказался последним. В тамбуре Дальнева нагнали, свалили и начали пинать. Громила приговаривал "Сука блядь шустрый какой мы ещё не закончили я тя сука урою я те блядь ебло расхуярю хули ты тут чмо говно пидор сучара..."
Электричка остановилась, двери открылись. Дальнев резко дёрнулся вбок, ногой свалил ближайшего к двери парня, вскочил и кинулся в проём. Ему повезло: несмотря на то, что он упал на перрон лицом и временно отключился, двери электрички закрылись сразу за ним, и никто из компании не успел выпрыгнуть. Электричка уехала.
Когда Дальнев пришёл в себя, было уже темно. Оказалось, что он выскочил на нужной станции: прямо за ней виднелись дома Южного посёлка. Иван решил добраться до своей дачи и уже там привести себя в порядок.
Память у него была хорошей, поэтому даже после стольких лет — а он не был там со школы — он помнил местонахождение дачи. Узнал знакомую калитку, яблоню рядом с ней, справа — парник и бочка с водой, вдали — три тополя окружают крыльцо маленького коричневого домика. Дальнев улыбнулся светлым воспоминаниям и зашёл в сад.
Но что-то неуловимо поменялось. За домом мелькали отблески костра, ветер принёс запах дыма и пьяный смех. Дальнев насторожился и встал между парником и калиткой, не зная, что предпринять.
Но всё уже решили за него. От парника раздался крик "Опаньки!", и в лоб Дальневу прилетела пустая бутылка из-под водки. Пока тот приходил в себя, уже дважды знакомый нам громила успел добежать до него и ёбнуть ему по коленям арматурой. Дальнев упал на грядку с клубникой. От неё пахло мочой и говном — в грядку срали. Громила хуярил арматурой Ивану по почкам. От дома к нему подбежало ещё двое пацанов, один со штакетом, другой с ножом. Не говоря ни слова, они начали ебошить лошка: первый пиздил по голове, второй перерезал ножом сухожилия на ногах. Когда Дальнев уже потерял сознание, парни схватили его и отнесли за дом.
Там Дальнева окатили водой из ведра, и он пришёл в себя. Он лежал рядом с мангалом, на котором готовился шашлык. Вокруг мангала сидела большая компания бухих гопников и их тёлочек. Все смотрели на него.
— Хули он грязный такой, как чушкан? Ща говно это в мясо попадёт. Неси в баню, блядь! Там и разделай, а то бабы проблюются тут нахуй.
Громила и ещё один пацан подняли Дальнева и понесли в баню. Она была жарко натоплена, печь горела, стоял пар. Пахло берёзовым веником и сосной.
— Кидай сюда, — сказал громила, и Дальнева закинули на каменку. Тот начал истошно орать от боли. Тогда громила заржал, набрал ковш горячей воды и ёбнул на мудака сверху. — Парку дадим ёба!
Пацаны решили не мять сиськи и занялись делом. Громила принёс из предбанника топор, второй скинул Дальнева с печи на пол, хуйнул на него ведро холодной воды, наступил ногой на живот, а другой раздвинул ему ноги.
— Хуярь вот эту.
Громила начал хуярить Дальневу правую ногу топором. Тот уже был полудохлый и просто не мог орать, поэтому всё прошло тихо и буднично — ёбнули ногу, как у коровьей туши.
— Ща маринуй, завтра шашлычок будет, спирт завезёт Васёк. Пошли.
Дальнева запнули под полок, где было скользко, холодно и воняло мочой, там оставили и съебали к даче.
Иван долго лежал. Боли не было, шока тоже. Ничего не было, кроме вони и холода от сквозняка. Ничего не хотелось, ничего не думалось. Дальнев просто существовал, пока ещё мог.
Дверь скрипнула, и в баню вошёл какой-то старый зэк. Он вытянул из-под полока Дальнева и оглядел его.
— Нехуёво тебя уебали. А ты хули как чмо? Лови перо, иди тоже уеби кого-нить там, будет весело гыгы.
Он небрежно бросил на Дальнева заточку — полотно ножовки с изолентой вместо рукоятки — и вышел.
Будто сам Южный посёлок бросил Дальневу вызов. Взяв заточку в руки, он понял, что теперь обязан драться. Однако понял он также и то, что заточка в его неловкой руке принесёт ему мало пользы, ведь он совсем не умеет ей пользоваться.
Тем не менее Иван Дальнев берёт заточку двумя пальцами левой руки, потому что остальные сломаны и не слушаются. Он не без труда, но гордо и решительно встаёт на единственную оставшуюся ногу и падает, потому что все важные сухожилия подрезаны. Тогда он ползёт вперёд. Если бы когда-то он мог выбрать или придумать себе смерть, он выбрал бы или придумал именно такую.
Дальнев некрепко сжимает заточку, которой вряд ли сумеет воспользоваться, и выползает из бани.
