Когда Ник по утрам спускался на Белс Бич, по щиколотку погружаясь в прохладный песок, когда сдвигал пластиковую обложку и включал планшет, а где-то у себя дома Ричард смотрел на экран ноутбука, быстро нажимая на клавиши, Рори входил во внутренний двор Тахелес, где в мастерских стучали молотком по металлу, в кузове ржавеющего грузовика росла конопля, и мимо раскрашенных резиновых кукол в полный рост, инсталляции в защиту прав проституток, шел в здание. Беспокойные берлинские сумерки, повинуясь неслышному клацанью клавиатуры, выливались на австралийский пляж, и известняковый риф, выдающийся далеко в океан, утыкался во Фридрихсштрассе. В Тахелес как всегда все двери нараспашку, гул десятков голосов смешивался с музыкой, то ритмичной, то заунывной, люди тут были двух видов: те, кто занимался своим делом, и те, кто осторожно бродил по коридорам, глазея и щелкая все подряд на смартфоны. Засунув руки глубоко в карманы безразмерной куртки, Рори принялся слоняться по этажам, бессистемно заходить в комнаты, заглядывать через плечо, зевать на плакаты и граффити и слушать разговоры. В одной комнате на полу высилась гора мусора, на стене был приклеен лист бумаги с надписью от руки «Общество». В другой люди в оранжевых простынях танцевали, почти соприкасаясь лбами, топали и хлопали в едином слаженном ритме. Глядя на экран ноутбука, Ричард думал, что, будь у Рори чувство юмора, он бы принес из первой комнаты надпись «Общество» и приклеил на стене второй, но дело было не только в чувстве юмора, а в широте кругозора, в абстрактном мышлении, в способности обобщать и, наконец, думать, и потому Рори пошел дальше, через просторный холл, заставленный скульптурами из перекрученных арматур, брезента, стекла и кирпичей. В комнате, от пола до потолка исписанной граффити, проходила лекция. «Автор рождается одновременно с текстом, – услышал Рори, – он не обладает бытием до или после написания, и автора нельзя рассматривать как субъект с книгой в качестве предиката.» Блуждая, Рори походил на десятки слоняющихся по Тахелес зевак, в действительности он принадлежал к другой группе, он был с теми, кто занимался тут делом. В многочисленных карманах своей безразмерной куртки Рори принес здешним скульпторам, поэтам и художникам вдохновение, компактно утрамбованное в таблетки и расфасованное в крошечные прозрачные пакетики.
К полудню по волнам без устали сновали серферы, Ник подолгу замирал, глядя на океан, погружая пальцы в нагретый песок, потом снова утыкался в планшет, и где-то далеко Ричард, лежа на диване, пристраивал на животе ноутбук, в то время как Рори по лестнице, разукрашенной фосфоресцирующей краской, поднимался в комнаты под крышей, частные комнаты, насколько тут, в Тахелес, где все было общинным и общим, могло прижиться что-то частное. На полу были расставлены включенные фонари, свет бил под высокий потолок, выхватывая из мрака лица и руки, Рори шел и постепенно избавлялся от своего груза. Эстер он нашел в центре гомонящей компании. «Искусство нельзя монетизировать! – хрипло и быстро говорила она. – Если искусство украшает, приукрашивает, это лживое, купленное искусство. Настоящее искусство – это самовыражение, это всегда протест!» «Протест» было ее любимым словом, его она твердила как молитву, им начинала день и им заканчивала. Сколько Рори ее знал, Эстер всегда искала что-то, чтобы пойти против. Картины ее походили на нее саму, с картин на зрителей смотрели сердитые девочки со вскинутым кулачком, размноженные копии Эстер. Была она вечно встрепанной, как после уличной драки, в колготках со стрелками из-за привычки садиться на столы, здешние рассохшиеся столы, в Тахелес мебель попадала после того, как уже отслужила свой срок. Эстер нравилась Рори за то, что объясняла ему все, о чем бы он не спросил, причина же симпатии Эстер к Рори скрывалась в том же, в его лице она всегда находила внимательного слушателя, о чем знал Ричард, о чем догадывался Ник, и о чем никогда не суждено было узнать самому Рори.
«Искусство не обязано ничего обозначать, – втолковывала ему Эстер перед конструкцией из дощатых реек и битых зеркал, в которых можно было поймать свое расколотое отражение. – Знак отрывается от реальности и становится смыслом сам по себе, у искусства нет авторства, оно рождается каждый раз заново для того, кто его воспринимает.» В тот день на Белс Бич был мертвый штиль, и Ник вслед за Рори ходил за Эстер от одной бессмыслицы к другой в ожидании, что обещанный смысл зародиться сам собой. Он не получил какого-либо сносного образования, Эстер же, напротив, считала это преимуществом, она утверждала, что восприятие Рори не замусорено, что он не знает, что должен думать, и потому думает то, что действительно думает. Сама Эстер была отягощена бесчисленными сведениями, знала она гораздо меньше Ричарда, конечно, но речь никогда не шла о Ричарде, речь шла о Рори, и знания Эстер представлялись тому океаном, где каждая волна по отдельности и вместе с тем в совокупности с остальными, все это наплывало на Ника, шурша и шипя, волокло за собой, как отбойное течение, все дальше и дальше от берега, водяная река в океане, под водой проступал Тахелес, во двор которого, положив руки в карманы безразмерной куртки, входил Рори. Эстер рассказала ему, и вместе с Рори узнал и Ник, что «тахелес» означает «говорить напрямую», и когда-то давно, после разрушения Берлинской стены, художники и поэты назвали свою общину Тахелес, заявляя о том, что их искусство будет честным. Ричард считал, что их самонадеянное искусство похоже на мусорную взвесь в мутном потоке, что в проливной дождь несется по улицам, у него были свои отношения с искусством, потому ему нужен был Рори, чтобы его неискушенными глазами смотреть на граффити, изображающее сотую вариацию Моны Лизы, и видеть ее впервые. Рори полагал, что в Тахелес нет никого, кто шел бы напрямую, все кружили в поисках чего-то, чему могли кинуть свой вечный протест самовыражения, свое вечное «мы против». Напрямую шел лишь он сам, Рори, двигаясь оттуда, где закупал свой товар, туда, где ждали его покупатели. Следуя за Рори, Ник видел куда как больше и догадывался, что то, что представляется Рори прямой, на деле является отрезком запутанной кривой, иначе не стоило и начинать, улыбался над клавиатурой Ричард, иначе и говорить об этом не стоило.
Во внутреннем дворе Тахелес как обычно бродили зеваки, не решаясь войти в здание. Проходя, Рори выделил из привычного то, что выделялось, инсталляции часто менялись, он увидел новое: в укромном месте у стены ничком лежала женская фигура, подвернув ногу, раскинув руки, две провинциальные немки снимали ее на смартфоны и громко обсуждали, что это творение поднимает важную для общества тему самоубийства и самоубийц. Рори подошел ближе и сразу понял, что произошло, понял, увидев ноги в колготках со стрелками, тут никто не заботился о безопасности, все заботились только об искусстве, делали искусство, говорили и думали искусство, но хотели ли они сами стать искусством, Ричард как до ноющего зуба дотрагивался до мысли о том, хотел бы он хоть на минуту стать текстом, разглядывая ужас на лице Рори, описывая, как он отталкивает немок, бросается к Эстер, Ник нажал на кнопку, перелистывая электронную страницу#########???????########&&&&&&&&&&&#################???????????????????????????????????$$%%%%%%$$$######$%$

Отредактировано Света (2016-01-20 12:39:46)