Эмили
спасиб за отзыв Тема потери памяти меня весьма интересует.

Дадада

Писано на конкурс, тема По головам.

Майор, вытянувшись по стойке смирно, стоял напротив стола полковника, углубленного в чтение нового декрета, и смотрел прямо в стену. Смотреть на меняющееся по мере чтения лицо полковника ему было не положено, но он и так прекрасно представлял себе весь спектр его мимики от брезгливого, недоверчивого внимания до бессильной ярости.
— Это чёрт знает что, — прохрипел полковник, рванув ставший тесным воротник формы. — Вольно. Вы это читали?
— Я знаю текст приказа, полковник, — уклончиво ответил майор.
— Весь личный состав... Псу под хвост...
Он почти отбросил от себя листок с приказом. Майор как никто понимал и разделял эмоции полковника. Ещё в штабе, где ему пришлось исполнить роль курьера, он узнал, о чём гудели все: новый дикий приказ Генерала предписывал расформировать личные составы всех эскадр и частей дивизии и, затем, случайным образом переформировать их наново. Генерал считал, что таким образом он повысит эффективность армии, уменьшит беспорядки на местах и покажет, кто здесь, растуда его, хозяин.
Майор, наконец, взглянул в лицо полковнику. Признаться, он не ожидал увидеть, что полковник покраснеет как перед апоплексическим ударом. "Хоть бы и правда удар его не хватил, — с замешательством подумал майор". Незаменимых людей нет, но майор считал, что вся их часть совершенно незаменима. Элитная! Вылетов больше, чем у всей дивизии вместе взятой, тридцать пять асов из ста пилотов, выполнено заданий — без счёту. Каждый экипаж подобран индивидуально, от механиков до бомбардиров. Псу под хвост.
— Если позволите, полковник, — бесстрастно, отведя взгляд, начал майор. — Я знаю, как сохранить эскадру в прежнем составе. Прошу разрешения на необходимые действия.
— Какие действия? Отбор будет производиться даже не по документам! Дивизию просто сольют в одну группу, а потом отберут на первый-второй. Прошу заметить, они и вспомогательные части сольют. У нас тут может на первой машине летать связист, понимаете вы это? Я помню про вашего шурина в штабе. Он даже не знает наших ребят в лицо. Да я и сам не всех знаю, честно сказать.
— И всё же, — майор чуть склонил голову. — Я прошу разрешения на необходимые... мероприятия.
— Приказ вступает в силу немедленно, — прохрипел полковник, налитыми кровью глазами, буравя бесстрастное лицо майора, — Понимаете вы это? Что можно успеть сделать?
— Привести личный состав в порядок.
— Что?!
— Привести личный состав в порядок. Побриться.
В глазах полковника мелькнула тень понимания.
— Действуйте, даю все полномочия, — коротко сказал он.— Живее.
Майор козырнул, повернулся на каблуках и выбежал из кабинета.

— Живо, четыре очереди в офицерские палатки, — орал майор, надсаживая глотку. В палатках уже сидели четверо офицеров, снабжённых плохонькими, старыми машинками для стрижки волос. Их майор успел захватить в штабе, когда понял, к чему идёт дело.
Личный состав, ни рядовые, ни офицеры пока не представляли себе, что их ждёт. Машинки жужжали без устали — эскадра стриглась. Сразу после стрижки, уже с собранными вещами, каждый отправлялся прямо на борт очередного грузовика, которые оперативно пригнал штаб дивизии. За этот короткий, не более полутора часов, промежуток времени слухи в эскадре распространились самые цветастые.
— Говорят, в пехоту всех гонят, а их на машины, смех один!..
— Срочные учения! По новым тактикам, чудо военной науки!..
— Полковника подсидели таки, хана эскадре...

Два часа спустя на месте расположения части ветер ворошил оставшийся мусор, да бегала пара прикормленных лётчиками собак. Собаки выли. Из личного состава эскадры на месте остались врач, идеологист и два капитана в канцелярии. Майор поехал в штаб, чтобы принять новый личный состав эскадры. Полковник с самой отправки ребят и до прибытия перераспределённых стучал ручным мячом о стену. Когда прибыла первая машина, штукатурка со стены как следует облупилась. В канцелярию потянулись люди. Полковник оставил мяч и прислушался. Внезапно за стенкой раздался раскат хохота.
— Ч-что такое? — пробормотал полковник, поднимаясь и переходя в смежное с его кабинетом помещение канцелярии. Первое, что он увидел — полный состав третьей машины, а следом вошли механик и пилот второй. Полковник выскочил из дверей. К домику подходил явно довольный собой майор.
— Вольно, — рявкнул полковник издалека. — Я в вас не сомневался, но всё же. Как? Как удалось выбрать из целой дивизии всю нашу эскадру?
— Очень просто, — сказал майор и снял с подошедшего рядового пилотку. Свежевыбритая половина головы его блеснула на солнце.
— Отбор мой шурин вёл по головам.

Вампука, спасиб

Chelovek, спасиб.

Вуйчики

По правде сказать, не было в нашем селе семьи справнее, чем Вуйчиков, все как на подбор. Сам Якуб Вуйчик хозяин всем на завидки, кулак крепче камня. А уж щедрый да добрый, под праздники всех как есть угощал вином. У кого какая нужда, никогда не отказывал, да и Бога боялся. Завсегда сельскому костёлу помогал. И брат его Дариуш Вуйчик мировым судьёй на селе был, да ещё и все окрестные к нему норовили сунуться. Справедливее человека свет не видывал, а уж как плясать умел, у остальных бывало ноги отнимаются, а Дариуш всё каблуками по доскам отстукивает. И жена Якуба, Сусана – ох и красавица, ох и умница, всё в руках у неё горело, любое дело, а какие она крендели да булки пекла, а какие она полотенца вышивала. В их хату и зайти-то как в музеум страшно было из-за красоты тех полотенцев. Да и жена Дариуша, Кинга не отставала от неё, та со скотиной и садом особое обращение имела, лучших коров да овец, слаще яблок и слив, чем у ней в саду ни у кого не было. А уж весёлая, к кому за стол ни подсядет, всюду смех да веселье начинается, в какую избу ни зайдёт. И отец ихний, Камил Вуйчик, хоть и стар уже, за девяносто, а вся деревня его уважала, каждый его помнил, да знал, всякий совета к нему ходил спросить, а уж память у деда была – всех наперечёт знал, кто когда народился, кто когда помнил, кто с кем в родстве состоял, да глаз зорче всех в селе. А сын Якубовский Конрад, в тринадцать годов уже грамоту знал, да не зазнавался, всем всё растолковать мог, объяснить да прочитать, кому бумагу какую нужно написать, всегда брался, да ничего взамен не просил. А сестра евойная, Магдаленка, чисто ангелочек сусальный, такая пригожая да послушная, резвая да весёлая, мамке поможет, тятьку приветит, зверушку не обидит. Ежели б в лесу потерялась, так небось, ведмеди б ей в ноги поклонились да сами на лапах в дом привели и родителям благодарственный поклон отбили б.
Так вот, было то под Святки, сидела вся ихняя семья: Якуб Вуйчик с Сусаной и Дариуш Вуйчик с Книгой, да старый Камил, да парнишка Конрад Вуйчик и малая Магдаленка, за столом в их огромной хате с полотенцами, Сусаной вышитыми, да гостей ждали. До первой звезды, известно, к еде не притрагивались, только час уже тёмный был, звезда вот вот должна была появиться, да и гости тоже.
Тут стук в дверь, да такой, что вся изба загудела. Ну кто бы испугался, а только не Вуйчики. Якуб Вуйчик и говорит:
- Ну, Конрад, отопри дверь, гости пожаловали.
Парень и отпер. А там ангел господень стоит. Сам чёрный, рога красные, хвост как палка, уд как хвост, язык до пупа, крылья белые, глазам больно. Сам-то я не видел, да так сказывают.
- Слыхал я, – говорит ангел, – что ваша семья в селе самая справная, ну так я пришёл от вас душу забрать, дабы и далее деревня ваша процветала. А не то мор на неё падёт, скот перегубится и посевы всходить семь лет не будут.
Вуйчики и бровями не повели.
– Чью ж тебе душу давать, пан ангел? – спрашивает Якуб, а сам усы оглаживает.
– Самую наичистейшую душу, – ангел ответствует. – Самую крепкую и хорошую. А поскольку я ангел, а не бес какой, так возьму душу у того, кто скоро сам её отдаст. Дед Камил, давай сюда душу.
И мешок с плеч сымает.
- Камил Вуйчек брагу свою допил, усы утёр, крякнул не торпясь и ему так говорит:
– Я б пошёл, да только изволишь ли видеть, пан ангел, я грешен.
– Чем же ты грешен, я уж всё про тебя знаю.
– Всё да не всё, – говорит ему Камил. – А только вот я у невестки своей деньги покрал. Видел, как она их вшивает в своё рукоделье, так чтобы никто не нашёл, от узоров не отличил. А я уж заприметил да и покрал. А потом прогулял всё, как есть. Вот такой грех на моей душе.
– Да уж, – говорит ангел и голову вихрастую чешет. – Негожая душа у вора, тем хуже вор, кто у своих крадёт. Подвёл ты меня, пан Камил. Ну тогда уж пани Сусана, подавай ты свою душу.
– Я бы дала, – молвит пани Сусана. – Да только и я грешна. Изволь видеть, пан ангел, деньги те, что я вшивала в свои узоры, я от мужа утаила. Он велел мне их унести в крынку, а я в полотенце вшила так, чтоб тех денег никто не нашёл. А мужу сказала, будто воры их украли у меня. Утаила от мужа, солгала ему.
– Нехорошо, пани Сусана, мужу врать, – говорит ангел укоризненно. – Душа лгуньи мне тоже не годится. Тогда давайте мне душу самого пана Якуба.
- Вот какая незадача, – говорит пан Якуб, а сам бороду наглаживает, крошки пирога из неё выбирает. – Ведь и я тоже грешен, пан ангел, буквально вот на днях и согрешил. Продал на ярмарке козла, а козёл тот был порченый, насильно я заставил мужика у меня козла купить, кулаками пригрозил.
– Что ж будешь делать! – вскричал ангел. – Душа насильника мне тоже не подходит. Давай мне душу ты, пан Дариуш, уж у тебя-то нет греха за душой?
– Признаться, есть и у меня грешок, пан ангел, – говорит Дариуш и голову клонит, вроде виновато, а так чтобы бражки хлебнуть украдкой. – Это ведь я брата подбил на то, чтобы он козла обманом продал. Без меня б он на это и не пошёл.
– Ну смутьянам и подстрекателям в моём мешке не место! – оскорбился ангел. – Что за паршивая семейка у вас, Вуйчиков! Давай душу мне ты, Книга, хоть муж твой меня и подвёл, и свояк, и свояченица, и свёкр подвели.
- Уж я тебе меньше всего подхожу, пан ангел, – смеётся Книга. – Тебе ли не знать, что я с младых ногтей ведьма. Это я через своё ведьмовство прознала, что козёл порченый и мужу своему сказала.
Плюнул ангел под ноги с досады, ничего не сказал Книге.
– Ну уж детки-то ваши точно чисты как горные реки, подавай душу мне, Конрад Вуйчик!
Конрад глазёнками своими учёными захлопал, да отвечает:
– Ах, пан ангел, я бы и рад, да только и я грешен. Много я книг разных прочёл, а среди них такая была, что церковь читать не велит. Там я вычитал, как козла употребить можно, да ради смеха рассказал то сестрёнке моей, Мадленке.
И упреждая ангела, докончила умная малая Мадленка:
- А я-то, пан ангел, с козлом и согрешила.
Так и ушёл ангел ни с чем. Да и проклятий на деревню наслать забыл, ибо уверен был, что с такой семьёй во главе, селу их недолго осталось, да почитай уже который век оно живёт и процветает. И вам того желает.

key2may, ну, это устойчивое выражение

Рабство и свобода

– А ведь ты раб, Димасик, – заявил вдруг вынырнувший из кустов у детской площадки Толик и почесал расцарапанный локоть.

Димасик от неожиданности чуть не проглотил сразу половину мороженого. Перевёл дух, поёрзал на качелях, любовно посмотрел на мороженое и продолжил его лизать.

– Да, да, раб, – не отставал Толик, плотоядно косясь на мороженое Димасика. В кустах он, очевидно, искал пустые бутылки на сдачу.

– Почему это? – нехотя протянул Димасик. Рабство они на днях проходили в школе, так что он решил не спрашивать, что это вообще такое.

– Да потому, – не отрывая взгляд от мороженого, принялся объяснять Толик. – Мать тебе вот одежду покупает? Покупает. Котлетами тебя кормит… и мороженым? Кормит? Получается, диктует тебе, во что одеваться и что есть. А ты, может быть, не хотел вот сегодня котлеты, а хотел ну…

– Торт, – подсказал Димасик.

– Торт, – согласился Толик. – А приходится давиться тем, что дают, а! А вот майка твоя…

– А что, майка? – обиженно переспросил Димасик, – Нормальная майка, с халком. У тебя вообще вон тельняшка какая-то грязная…

– Тельняшка моя любимая, я сам её выбрал! А ты вот себе может с железным человеком хотел?

– Ну может хотел, так мать сказала, там не было…

– Отговорки! Чтоб ты бунт не поднял. Она ещё и нарочно купила тебе не ту! Чтоб показать, что она главная.

Димасик задумался и перестал есть.

– А ещё ведь уроки делать – заставляют?

– Заставляют.

– В школу ходить заставляют?

– Заставляют… Ещё и в форме этой дебильной…

– Угнетают тебя, получается. Закабалили и угнетают. А меня вот никто не заставляет, – похвастался Толик. – Я вот, человек свободный.

– Тебя родители заставляют за водкой бегать, – напомнил Димасик.

– Разве ж это заставляют? – небрежно пожал плечами Толик. – У нас с ними эта… равные, партнёрские отношения. Я им – водку, они мне – свободу. Ем, что хочу сам, одеваюсь, во что хочу. И уроки не хочу и не делаю. И гулять могу хоть сколько. И в комнате убирать не надо.

О том, что никакой комнаты у Толика не было, он дипломатично умолчал.

Димасик вздохнул, звучало и в самом деле красиво. Красиво, но неубедительно.

– А что ты такого сам-то ешь? – заметил Димасик. – Ты ж в помойке копаешься, я сам видел… Ну и одеваешься тоже там.

– Главное, что я делаю это сам! И никто мне не указывает, да что тебе, рабу, объяснять, ты ж свободы никогда не видел, а свобода – это самое лучшее… самое, – Толик сглотнул голодную слюну, – сладкое на свете.

Теперь это звучало обидно. И убедительно! Димасик нахмурился и замолчал, глубоко задумавшись. Забытое мороженое таяло и капало на площадку под жадным взглядом Толика.

– Ну и что? – наконец спросил Димасик, ничего не надумав.

– А вот что, неужели не хочешь тоже быть свободным человеком?

– Ну может и хочу…

– А тогда надо революцию делать!

– Это как?

– А вот как! Сначала нужно отказаться от милостей своих родит… угнетателей то есть. Сбросить оковы! Вот бросай сюда в пакет мороженое… Это ж тебе мама купила?

– Отец.

– Какая разница! У свободных людей тут никакой разницы нет! Кидай вот. Сразу почувствуешь, как в тебя входит свобода. Не нужны тебе эти рабские подачки! Я тебя научу быть свободным человеком. Чтоб звучало гордо, а не как комнатная собачка при родоках.

Димасик посмотрел на мороженое, в принципе он съел уже больше двух третей. Да и потом, не любил он подтаявшее. Он поколебался ещё немного и … бросил мороженое в пакет Толика.

Толик не верил своему счастью, почти половина мороженого у него.

– Ну как? Чувствуешь свободу?

Димасик прислушивался к себе. Возможно, уже съеденная часть мороженого… и котлеты, мешали ему услышать властный голос свободы. Он слез с качелей и принялся стягивать новую футболку с халком. Такой инициативы Толик не ожидал. Димасик снял футболку, бросил под ноги и стал старательно топтать её. Толик тем временем быстро достал из пакета потёкшее, размазавшееся мороженое и со поразительной быстротой сожрал его, пока Димасик был занят попранием оков.

– Ну, а дальше что? – спросил раскрасневшийся и слегка запыхавшийся Димасик.

– Дальше? – протянул Толик, бегая глазами по площадке. Дальше он не придумал. Он вообще это всё придумал, чтобы поесть мороженого. Но Димасик теперь всъерьёз возжелал свободы.

– Дальше нужно всем это рассказать, всему классу и двору! Нужно эта… вербовать последователей.

В этот момент на свою беду во двор вышла Ленка из пятого “бэ”, она подозрительно окинула взглядом пацанов и уткнулась в телефон, явно намереваясь проскользнуть мимо.

– А ну стой, – Димасик загородил ей дорогу.

– Списать не дам, – прошипела Ленка, на всякий случай наводя камеру телефона на Димасика.

– Да не нужны нам твои списывания, дура, – ласково и серьёзно объяснил Димасик. – Хочешь стать свободной женщиной?

– Я и так свободная, – Ленке заметно польстило слово “женщина”.

– Какая ж ты свободная, если тебе родители краситься не разрешают – всунулся Толик. Ленка брезгливо глянула на него. – В школу ходить заставляют! Учиться заставляют на пятёрки. Картошку ещё чистить заставляют…

– А ты-то чего за это переживаешь, – подозрительно спросила его Ленка. – Сам небось даже картошку с нового года не пробовал.

– Я что-то получше пробовал, Ленка, – со значением, тихо ответил Толик. – Вкус настоящей свободы!

– Но если у тебя рабский менталитет, - подхватил Димасик, – Тебе, конечно, нас с Толиком не понять, ты вообще от айфона оторваться не можешь, – тут, похоже, его осенило. – Во, точно ты – ещё и его рабыня.

В этот момент ленкин телефон завибрировал, Ленка вздрогнула и посмотрела в экран.

– Видишь! – торжествующе сказал Димасик. – Он тобой повелевает! Родители и айфон – твои угнетатели.

Толик с восторгом посмотрел на Димасика – вот шпарит, вот это он его зацепил своими рабами и свободами!

Ленка капризно сморщила нос:

– Говорите, прям как моя бабушка, – прошипела она. – Ей тоже мой телефон не нравится. Только никакая я не рабыня, понятно, я вообще с этим телефоном что хочу могу сделать.

Она размахнулась и швырнула его куда-то в кусты. Толик проследил за ним взглядом.

– Ясно вам? – гордо подбоченившись спросила Ленка.

– Ты, Ленка, молодец, способна стать свободной, – похвалил Димасик и даже пожал ей руку. – Только этого не достаточно, теперь нужно всем помочь стать свободными.

– И Верке? - разочарованно спросила Ленка. – Может она вот пусть дальше рабствует, идиотка?

– Особенно Верке, – покачал головой Димасик. – Никто не заслуживает быть рабом.

В этот момент во двор вышел Петька с мячиком. Петьке они втроём уже быстрее объяснили, что почём, рабский мяч вспороли стеклом, а рабские кроссовки “Найк” забросили на провода.

Толик внимательнейшим образом запоминал кто и куда какие атрибуты рабства выкидывал.

А вот Верка, появившаяся во дворе после Петьки наотрез отказывалась становиться свободной женщиной, намертво держалась за телефон и конверсы.

– Отстаньте от меня со своим рабством, дебилы! – верещала она. – Совсем спятили что ли?! Никто меня не угнетает, особенно одежда!

– Ты, конечно, Верка, извини, но мы не можем смотреть на то, как ты оставляешь себя рабыней, – заявил Димасик. Втроём они освободили Верку от оков, и тут она, пнув Толика так что он завыл, рваналусь и с рёвом побежала домой. Догнать её не успели. Вернулись во дворе. Ленка смотрела на подъезд Верки полным сомнения взглядом.

– Настучит, – сказала она обречённо. – У неё рабство прям на лице написано. Она ж точно, генетическая, природная рабыня!

– Значит у нас мало времени, – серъёзно ответил Димасик. – Вон, Колька вышел, ну-ка пойдёмте к нему.

К тому моменту, когда обычно всех звали по домам на рабский ужин, весь двор был завербован и возбуждённо гудел.

– А с родителями что делать? – кричали из толпы. – Может им того, – кто-то вспомнил уроки истории. – Террор?

– Хартию писать и требования двигать! – завизжала освобождённая от айфона Ленка. – Чтоб никакой уборки и чтобы не мешали косметикой пользоваться.

– Правильно! И никакой школы! Иначе террор! Хватит нас угнетать!

Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы не рабский менталитет Верки, которая настучала родителям о готовящейся революции и о том, как её освобождали от рабства в принудительном порядке. Её родители, ясное дело, растревожили всех остальных, так что все родители вышли в двор и подавили прения, за уши увели потомков ужинать. Всех, кроме Толика, который предусмотрительно удрал за гаражи. Он вернулся, снял палкой кроссовки “найк” с проводов, нашёл в кустах айфон Ленки, пока хозяева не вернулись за своими вещами, пособирал во дворе другие остатки рабских оков и пошёл спать в теплотрассу, потому что домой без водки идти было хоть свободно, но опасно.