11.7
На крыше было темно, мокро и холодно, но Митька этого не замечал. Он ходил по скользкому парапету взад и вперёд в небывалом возбуждении. Он ждал. Сегодня тот самый день, когда его должны забрать. Когда его должны освободить, наконец, от него самого. Если раньше у него ещё были какие-то сомнения, то сегодня они пропали. Он хотел этого. Даже страха не осталось. Он слишком устал от своего проклятия. Он был так занят предвкушением свободы, что совсем не обращал внимания на Джека, жалким мокрым комком приткнувшегося в углу крыши.
Но ведь когда мы создадим наш мир, то ты и так станешь свободен, – в который раз начал он жалобно. – А, Мить? Ведь без тебя же ничего не получится. Мы уже не можем отсутпить.
Митька остановился и посмотрел на Джека сверху вниз.
-- Придумаете что-нибудь. Ты же не можешь мне гарантировать, что после сотворения мира я освобожусь?
Джек опустил глаза.
-- Ну вот, – пожал крылатыми плечами Митька. – А я за вас страдать не подписывался. Ясно?
Джек вжал голову в плечи.
-- Шёл бы ты домой, – недовольно бросил Митька. – Смотреть на тебя не могу. Всё у вас получится, я слышал, к Сашке брат приехал. Вот и будет вместо меня.
Джек уныло мотнул головой:
-- Это так не работает... Во сколько за тобой прилетят?
– Не знаю, сегодня.
– Ты что, даже с Ленкой не попрощаешься?
– А зачем? – удивился Митька. – Она меня, поди, ненавидит.
– За что?
– Да за всё, – огрызнулся Митька и отвернулся.
– Ну ладно, – жалобным голосом сказал Джек, поднимаясь. Он протянул Митьке руку. – Прощай. Надеюсь, тебе станет хорошо.
Митька едва мазнул пальцами по протянутой руке. Джек вызывал в нём потрясающее чувство вины, которое Митька душил злобой.
Джек в последний раз обернулся в проёме чердака, печально глянул на Митьку и ушёл.
Но почти сразу после его ухода на крышу вылезли Ленка и Локки.
-- Отвалите уже от меня, – недружелюбно попросил Митька. – Это моя жизнь, ясно? Нет у вас такого права от меня требовать, чтобы я ей пожертвовал.
– Чувак, не кипятись, – миролюбиво поднял руки Локки. – Ну подумай сам, нафига тебе заморачиваться с этими подозрительными вестниками, если у нас есть чёткий план – делаем мир, там всё обнуляется, ты как новенький.
– Ты думаешь, я не думал? – холодно спросил Митька, нарочно не глядя на Ленку. – Здесь гарантированный выход, а этот ваш мир – ещё бабушка надвое сказала.
– Уже ваш, да, не наш, – задето сказала Ленка.
– Ты ещё скажи: а как же я? – огрызнулся Митька. – Вы о себе думаете, ну и я о себе.
– Не, чувак, – возразил Локки. – Мы думаем о всех, а ты – о себе. Потому что без тебя всё рухнет. А наш план всех спасёт.
– Нет, – сказал Митька негромко, но ясно. – Нет, я сказал. Хватит. Я хочу прекратить это прямо сейчас, отстаньте от меня.
Локки вздохнул.
– Ладно, я пошёл. Бывай, чувак. Не буду вам мешать.
И прежде, чем кто-то успел среагировать, Локки исчез в проёме двери.
Ленка с Митькой остались наедине.
– Мить, – начала Ленка.
Митька демонстративно отвернулся.
– Да подожди ты, я не буду тебя больше отговаривать. Просто... Попрощаемся друзьями, ладно?
Митька нехотя повернулся.
– Что, вот прям не злишься на меня?
– Злюсь, конечно, – серьёзно ответила Ленка. – А что делать? Я всё равно тебя люблю. И буду скучать. Очень.
Митька растерялся. Пока он думал, что сказать, Ленка подошла к нему и порывисто обняла. Митька неловко обнял её в ответ. Его решимость дрогнула. Возможно, если бы Ленка задержалась чуть дольше, или сказала бы что-то ещё, он бы остался. Но она ничего не сказала, вытерла глаза, отошла от него, развернулась и ушла с крыши. Митька вздохнул свободнее. Он оглядел крышу, пытаясь уместить в голове, что видит это место последний раз. Чего здесь только не было. Каждая чёрточка, каждый бугорок бетона были родными. Буржуйка, навес над ней. Здесь они с дядь Мишей запекали картошку, кипятили чай. Вот парапет, на западной стороне крыши. Он к нему почти прирос. Этот парапет для Митьки был удобнее любого кресла или дивана. Вид на город – сейчас в темноте и в дожде ничего не разглядеть, даже огни будто размыло. Но Митька и с закрытыми глазами мог увидеть его – каждая крыша, крона дерева, подъёмный кран, каждое окно. Митька знал их цвет, яркость. Одно из них было его собственное окно. Он не переживал о родителях. Они ведь давно его похоронили. И он не скучал по ним. Это было большим облегчением – не нужно чувствовать вину ещё и за них. Он решил последний раз облететь вокруг крыши. Вот по этому он будет скучать особенно сильно – по полёту. Хоть он и чувствовал всё как сквозь сон, сквозь вату, ему хватало и этого. А по ту сторону – кто знает, что его там ждёт. Он раскрыл крылья, шагнул на парапет и канул в мокрую темноту. Несколько секунд свободного падения и ветер наполнил крылья. Ещё более сладкое чувство. И всё равно неполное, не до конца. Как всегда. Ветер и дождь били в лицо, в какой-то момент ему показалось, что он не летит, а плывёт. Одежда и крылья его отяжелели. Пришла пора возвращаться.
Когда Митька приземлился на крышу, его кто-то ждал. Митька подавил желание развернуться и улететь обратно, в темноту, в которой его никто не пытался упрекать, звать, умолять и тому подобное.
На парапете сгорбившись сидел человек с низко надвинутым на глаза капюшоном ветровки. Он курил, на кожаных плечах куртки блестели капли дождя. Огонёк сигареты вспыхнул ярче, когда он затянулся и Митька узнал Артёма. Что-то в Митьке дрогнуло. Хотя, чего ему было бояться? Ни Артём, ни Ленка, ни Джек – никто не сможет изменить его решения. Остановить силой? Невозможно, Митька был уверен, что такой штуке как вознесение нельзя помешать физически. В тени чердака Митька разглядел жмущегося к выходу Полю.
– Прощаться пришёл? – холодно спросил он у Артёма. Артём ответил не сразу, он докурил, выщелкнул окурок за парапет.
– Сам-то хоть с Ленкой попрощался?
– Чё вы ко мне все пристали со своей Ленкой? – огрызнулся Митька.
– Мы в ответе за тех, кого сам знаешь чего.
– Может сам с ней встречаться начнёшь, раз так переживаешь? – ровно спросил Митька. – Локки будет не против.
– Не будь мудаком, – как-то безэмоционально сказал Артём, чем удивил Митьку – он надеялся, что Артём взбесится. – Ты нужен, ясно? Не ей, нам нужен, для дела. Общее превыше частного, коллектив в тебя плюнет, утонешь, все дела.
– Хера с два, – заорал Митька. – Я вам не вещь и не раб! Нет у вас права на мою жизнь, нет! В жопу себе засуньте свои миры и нужды!
– В жопу так в жопу, – согласился Артём, вставая с парапета. – Только не наши нужды и желания, а твои.
Митька похолодел и отступил на шаг. Он был выше Артёма, но на мгновение тот показался громадным.
– Ты ничего не сделаешь, – дрогнувшим голосом сказал он. – Ты не можешь... Не смей...
Появился соблазн улететь с крыши. Но ведь ему нужно было ждать вестника! И вместо бегства, Митька ринулся на Артёма, как бывало в детстве, чтобы справиться со своим страхом, нужно было броситься прямо на его источник. Артём настолько не был к этому готов, что почти пропустил прямой удар в лицо. Успел отклониться немного, подставил под кулак не нос, а зубы. Рот тут же наполнился кровью. Но в следующий миг Митька уже согнулся от удара в живот, и всё равно пытался зацепить Артёма одной рукой. Артём плюнул красным. «Время тянет, падла, неужели понял?» – подумал он.
– Поля, – рявкнул он, пока хватало дыхания.
Но тут Митька налетел на него, боднув головой в грудь и Артём поперхнулся словами. Митька дрался отчаянно, как в последний раз, руки и ноги у него были подлиннее, чем у Артёма, тот никак не мог набрать в лёгкие воздуха, чтобы выговорить желание. Наконец он умудрился шибануть Митьку по печени так, что тот, на пару секунд сложился пополам. Это был шанс.
– Поля, желаю, чтобы Митькину индульгенцию отменили. Пусть никто за ним не придёт.
Митька сел на мокрый бетон и с ужасом и неверием смотрел на Артёма.
– Слушаю и повинуюсь, – сумрачно ответил Поля.
– Ты – мразь, – только выговорил Митька и упал навзничь. Артём вытер разбитую губу и поморщился от боли в выбитых костяшках.
– Третье желание, – сказал Артём, не глядя на Полю. – Дарю тебе свободу. Хочу чтобы ты больше не был рабом банки и моим рабом.
– Куда ж мне деваться, Артём Павлович? – кисло спросил Поля.
– Да катись куда хочешь, – раздражённо ответил Артём. – Чтоб я тебя больше не видел. И не читай мне тут проповеди, вижу, что хочешь.
– Зачем же? Вам ведь вообще сомнения неведомы, не так ли? Вы всё правильно сделали. Сделали то, что было нужно. Вам.
– Нам, – повторил Артём. – А не ему. А теперь проваливай.
Слушаю и повинуюсь, Артём Павлович.
– Катись.
Джинн подпрыгнул и в самом деле покатился вниз по лестнице из чердака, только Артём его и видел. Митька на крыше не шевелился. Артёма словно прижало к земле всей тяжестью этого дня. Анюта с близнецами, мать, Митька и джинн. Думать не хотелось, чувствовать не хотелось. Он медленно вошёл в чердак, на ходу вынимая трубку.
– Алло, разобрался я с Длинным. Всё, никуда он не улетает.
В трубке рассмеялся Локки:
-- Ты гений, бро, предлагаю встретиться и нажраться как стадо диких кабанов, через полчаса у тебя.
Артёму сначала показалось дикостью идея пить, когда мать лежит в реанимации. Но потом внутренний голос, очень апатичный и вялый голос, сказал ему: какая разница, напиться, отвлечься, ничего не чувствовать, ни о чём не думать.
-- Тебе пить можно разве? – спросил Артём.
Локки снова рассмеялся и нажал отбой.