Глава 7. Демон

1.7.1. Мальчик с двумя именами

Крылатым Митька был не всегда. И Митькой, он тоже был не всегда. Четыре года назад у него было сразу два имени: в свидетельстве о рождении он был записан как Дмитрий, но дома мать и бабушка с дедом его звали Матвеем. И в школьных документах он был записан Матвеем.
Получилось так потому, что, хотя имя Матвей было выбрано заранее, отец Митьки, Вадим Михайлович, пошёл записывать новорожденного сына в загсе и имя записал то, которое хотел – Дмитрий, в честь своего деда, а не то, которое выбрали. В школу же его записывала мама.
Отец звал его Дмитрием, мать – Матвеем. Во дворе и в школе его звали Митькой. Это устраивало всех, потому что Митька – это почти Мотька, и вашим и нашим, значит.
Сколько он себя помнил, его всегда едва ощутимо раздражало это раздвоение имени. Пока другие дети проходили обычный этап взросления, решая для себя, кто они есть, Митька не мог даже решить, как же его всё-таки зовут.
И он в подробностях помнил тот день, когда началась вся эта история, в результате которой у него осталось одно имя и досталось ему два чёрных крыла. Было ему тринадцать лет, восьмой класс. Вторая четверть. Стоял ноябрь.
Ноябрь этот был необычайно тёплый для их широт. Снег, которого ждали неделю назад, и не думал ложится. Все пацаны класса ходили без курток, хотя без курток, пожалуй, было прохладно. Но форс мороза не боится.
После школы в тот день разошлись не сразу же. Был план.
-- Да ты че, Митяй?! – возбужденно и напористо убеждал его тогдашний «главный друг» Колька. -- Какие, бля, дела? Там телки из ПТУ будут – Лысого сестры подруженции! Ты че?!
Митька стоял, мрачно пиная землю носком ботинка. За спиной у Кольки волновалась мужская часть класса. Вырывали друг у друга добытую правдами и неправдами бутылку водки и со знанием дела перецокивали языком – палёнка, поди…Собирались все, даже отличник Кузьмин. Класс у них был дружный.
-- Сказал же – занят,  -- твердо повторил Митька, когда Колькины немногочисленные и повторяющиеся доводы иссякли. Он поднял глаза и встретился с искренним непониманием, опасно граничившим с насмешливостью: стремаешься, лох?.. Зовут на халяву к водке и телкам. Первой водке и первым настоящим телкам – не мелким дурам-одноклассницам, а ПТУшницам, которые давно знают толк в жизни….
«И чего им сегодня приспичило? --   с тоской подумалось Митьке, – Хотели ж в стрелялку погонять по сети…»
-- Да Митяй!! – уже возмущенно взвыл Колька. -- Ты че как этот-то…
-- Как кто?! – заорал вдруг Митька в ответ. -- Кто я, ну, кто?! Ну скажи, кто?! А?! – приглашенная ярость польщено вступала в голову, послушно заливала краской Митькино лицо, изламывала его губы, острила взгляд, -- Чё молчишь?! – продолжал кричать он. -- Отвали ты со своей вечерухой, все отвалите, я занят, ясно?! Занят! Тупые что ли?! А?! Или глухие?!
Колька заткнулся. Да и остальные тоже притихли. Митька орал, орал, потом резко развернулся, как по команде, и быстро пошел прочь,чеканя шаг, бросив на прощанье презрительно-раздраженное:
-- Достали, блядь!
-- Псих!... – услышал он уважительный полушепот за спиной. Это то, что ему было нужно. Он свободен! И он не лох…
Психи – чего с них взять? Психи не испытывают страха, а Митька-то на самом деле – трус. Психам не надо оправдываться в своих поступках – на то они и психи, неадекватные. Психов побаиваются, а значит – уважают. Психи же непредсказуемые – могут даже убить в драке…Мало ли что им в башку взбредет?...И если ему противно пить водку и тусить с девахами из ПТУ – он не лох, а псих. Псих!
Да. Митька захотел стать психом и приучил других думать о нем именно как о психе. Стань он при этом изгоем в классе – не только не огорчился, но и обрадовался бы. Не вышло. Слишком дружный был класс. До смешного даже. Потому что Митька вроде как в тайне мечтал о дружном коллективе с общими интересами. Только тут интересы получались совсем не общими, а такая дружба тяготила.
Шел Митька быстро. Ярость, которую легко было вызвать, отправить обратно – дело тяжкое. Ему почти никогда не удавалось это сделать быстро и полностью. Теперь приходилось только ждать, когда она схлынет сама.
Домой он иди не хотел. Во-первых, не хотел опять столкнуться со своими – жили-то все в одном районе. Во-ворых, дома сидеть в таком состоянии было бы невозможно…
Хотя Митьке сейчас почему-то очень хотелось с кем-нибудь поговорить, понять, правильно ли он поступает, не сбился ли? Может быть, он не псих, а просто дурак, откалывается от коллектива? Откуда он вообще может знать, что правильно, а что нет? По книжкам?
Читать Митька не то чтобы очень любил, но читал, пожалуй, побольше многих своих сверстников. У него было всего несколько любимых книг, которые он перечитывал и перечитывал до полного замусоливания. Несколько он чуть ли не наизусть знал. Больше всего он любил книги Крапивина (те, что были про обычный быт советских школьников, без всяких чудес и фантастик), Джека Лондона, а из фантастики Лукьяненко и Хайнлайна. Его необычайно привлекала идея сплочённости людей, борьбы человека с природой, обществом, превозмогания самого себя. У всех героев была цель, были идеалы, была правда. У них был ориентир, они знали, что такое хорошо и что такое плохо. Митька о таком мог только мечтать. Реальность книг сильно расходилась с реальностью жизни. В жизни оказалось слишком много мелкого и мерзенького, места чему-то большому и общему в ней не оставалось. Интересы сверстников не простирались дальше каких-то физических и даже физиологических предметов. А у Митьки это вызывало только скуку и брезгливость. Но что, если он ошибался? Что если так и нужно жить, как Колька и остальные? Что если книжки для восторженных дурачков?
Однажды он попытался заговорить об этом с родителями. Осторожно, исподволь. Хотя между ними никогда не были приняты разговоры по душам, и давно уже не было никакой семейной близости. Митьке чаще казалось, что они просто соседи, которые научились сосуществовать под одной крышей. Но он попробовал. Ведь, в конце концов, его родители были пионерами, они жили в то же время, в какое жил крапивинский Мальчик со шпагой... В то время, когда всем детям страна предоставляла ослепительные, громадные цели. Когда поход в школу был не просто бессмысленной повинностью, а частью одного большого дела на благо страны и всего мира.
Не могли же люди, выросшие в это время быть такими же, как его одноклассники?
Родители на его осторожные заходы только пожимали плечами: пионерию они запомнили как назойливую показуху, а «совок» как унылую нищету. Оба считали, что сейчас живётся гораздо лучше и интереснее. Митька отступился, ещё более разочарованный ими. Конечно, он давно перестал ждать от родителей хоть что-то. С тех пор, как они работали с утра до ночи, а четырёхлетний Митька, которого не удалось пристроить в садик, терпеливо дожидался их под дверью в коридоре, отходя только в туалет и на кухню, где на столике ему была оставлена еда на день. С течением времени его отлучки от двери становились всё чаще и продолжительнее. А к шести годам Митька перестал их ждать совсем. Но надежда на понимание, оказывается, ещё была жива в нём.
Митька решил попробовать ещё раз, тем более, портфель тяжело стукал его по ноге, с ним было неудобно ходить. Нужно было занести его домой.
Отец сегодня был с ночной смены. Он уже проснулся и теперь ел на кухне, одновременно смотря телевизор. Мать наоборот была на работе в дневную смену. Митька швырнул в коридоре портфель, скинул обувь и куртку и прошёл на кухню. Они немного посмотрели телевизор вместе. В молчании. Митька украдкой поглядывал на отца. Все говорили, что они похожи. Но Митьке в отце многое не нравилось: не нравилась печать тупого безразличия и усталости на лице, как у быка, на котором всю жизнь пахали, пашут и, он знает, будут пахать, пока он не свалится и не сдохнет прямо в борозде. Отец даже и внешне напоминал быка – здоровый, с широким лбом и носом, с руками-лопатами. Значит, и Митька напоминал. Только Митька – тощий. Отец много ел и работал и очень мало говорил. Ничем не интересовался, не было у него никакого хобби, кроме телевизора. Митька его и за это слегка презирал. Но и уважал – за немногословность и твёрдость.
– А у нас пацаны сегодня в пэтэушную общагу пошли, – начал он небрежно, пристально следя за реакцией отца.
– Угу, – ответил тот, не отрываясь от телека.
– А я не пошёл, – продолжил Митька, сам толком не зная, что хочет сказать и услышать.
– А чё? – неожиданно спросил отец, переводя взгляд на Митьку. Митька смутился:
– Да так, не знаю, – забормотал он. – Противно. Девки там эти...
Про водку ему всё же хватило ума промолчать. Отец какое-то время смотрел на него, будто никак не мог сообразить, что полагается в таких случаях говорить сыновьям. Митька затаил дыхание. В конце концов привычка и усталость победили:
– Ясно, – равнодушно сказал отец и снова отвернулся к телеку. Митька чуть не заорал с досады. Ярость снова толкнулась в голову, медленно начала подниматься в нём.
Он вышел из-за стола, крикнул из прихожей:
– Я гулять, – накинув куртку, рванул входную дверь. «Даже про уроки не спросил, ему вообще пофиг», – зло подумал он, когда закрывающаяся дверь грохнула за спиной.
Он отправился на стройку – в черте больничного комплекса, на отшибе высились развалины недостроенной многоэтажки. Митька перемахнул через первый забор. Поднялся, отряхнулся. Задрал голову. Корпус стройки был серым. Небо над ним – тоже. Ровно половина грязных стекол – тех что успели вставить – ортражали небо. Остальные клетки щерились черными проемами. Митька стоял так, пока не затекла шея. Была бы шапка – точно свалилась бы в грязь. Но Митька шапок не признавал. "Мозги отморозишь» – предрекала мама. А какие у психа мозги? С этой мыслью Митька наклонился и подобрал с земли камень. Отошел подальше, оглянулся, больше по привычке, чем из страха – сюда сроду никто не заглядывал – и, размахнувшись, красиво пустил камень в ближайшее стекло. То лопнуло с сухим странным шелестом. Осыпалось. Наружу и во внутрь. Митька почувствовал странное ожесточение – ярость вместо того, чтобы уняться, на что он и рассчитывал, только обострилась. Он принялся быстро поднимать камень за камнем и палить по стеклам – бах, клик, дзинь, шшшшуу…
От боя его отвлекло хриплое карканье. Митька, как был, с камнем в руке, вздрогнул и обернулся. На второй стене – у самой стройки – сидел ворон. Здоровый и чернущий, как ночь. Как его не вспугнул грохот бьющегося стекла – вопрос. Митька смотрел на ворона. Ворон – на него. Глаза Митьки обещали ворону неминуемый камень, если тот не догадается улететь. Ворон не догадался. Митька камнями швырялся как надо – умело и метко. Он твердо знал, что не промахнется – уже видел, как ворон с оскорбленным карканьем-всхлипом сорвется со стены, подбитый, и улетит, петляя, прочь…Но он совершенно не ожидал, что птица, после удара, без звука, не махнув крылом завалится, как подкошенная по ту сторону стены…
Некоторое время он стоял неподвижно, тупо глядя на то место, где только что черной насечкой на сером бетоне сидела птица…Колебался. Потом подошел ближе к стене. Она была выше первой. Пришлось сначала вскарабкаться на ее гребень. Естественное движение спрыгнуть после этого вниз, Митька пресек. Потому, что там, за стеной, обнаружилась неожиданная картина: над птицей, лежавшей без движения в грязи, сидел на корточках какой-то обтрепанный человек. Митьке бы спрыгнуть назад, но он остался сидеть на стене, согнутый, неловко скорчившийся, завороженный…Человек цокал языком, качал головой и приговаривал с тихим отчаяньем и горечью:
- Как же так? Ах! Как же так?! Кто же так с тобой…Кто же так угодил…Кому ж так не свезло…
Видимо поняв скоро, что на него смотрят, человек поднял голову. Их с Митькой взгляды встретились. Митька ощущал себя дураком, но его как приклеило к стене, удерживало от того, чтобы спрыгнуть назад и драпнуть во все лопатки. Ярости – как не бывало. Вперед двинуться он не желал тем более. На вид не возможно было догадаться, сколько человеку лет. Он молча глядел на Митьку. А тот не мог отвести взгляд.
-- Твоих рук дело… -- не спросил. Утвердил.
Митка дрогнул, как очнулся.
-- Спустись уж, сидишь как он, только что, -- мужина кивнул подбородком на птицу. Митька перевел взгляд – ворон с виду казался  совершенно неживым.
Митька качнулся…и спрыгнул. На ту сторону, где находились человек и птица. Это был вызов, и Митька просто не мог его проигнорировать. Напусив на себя независимый и равнодушный вид он небрежно прислонился к стене спиной. Молчал.
-- Ох и натворил ты, парень… -- без выражения констатировал мужчина, так и сидя на корточках. Митька обратил внимание на то, что тот вроде и хочет погладить, взять ворона – но не прикасается к птице. Митька нахмурился и глубже засунул руки в карманы.
-- Это просто дохлая ворона, -- буркнул он, собрав всю храбрость и наглость.
-- Это крылья, у которых ты отнял ветер, -- мягко возразил человек, -- А ветер такого не прощает.
Митька нахмурился сильнее. Ему не нравилось, когда его пытались укорять и пугать. Но язвительнеые и дерзкие словечки, так и просившиеся наружу с языка не шли почему-то. Человек с таким сочувствием сообщил Митьке об этом, с таким искренним недоумением и огорчением смотрел на птицу ( э…да, полетаешь теперь…), что Митьке стало внезапно и остро жаль его…не ворона, а вот этого странного человека…Может бездомного?...Одинокая и самая первая этой осеню снежинка крутнувшись, грациозно опустилась прямо на черное оперение…
Вырвалось само:
-- Я не хотел…
-- Конечно не хотел…Но что за дело… -- Человек вдруг резко и гибко поднялся на ноги – Идем тогда.
Он оказался высокого росту.
-- Куда?! – Митька неосознанно отшатнулся.
-- Туда, -- дядька указал на крышу стройки, -- хоронить его…
-- Хоронят в земле, -- тупо буркнул Митька.
-- Что за плебейство! – воскликнул мужчина. -- Крылья имеют такое же отношение к земле, как плавник к пламени. Ну же, отдай ему последние почести – ты отправил его туда. Так уж иди до конца. Дело, не доведенное до конца не только не имеет своей силы, но и тебя ослабляет… Идем. Меня зовут Михаил, кстати, можешь не бояться незнакомца – теперь я -- знакомец.
Митька ошарашенный необычными, смешными речами мужчины и заинтригованный чем-то, подал руку на автомате:
--Митька.  – и быстро прибавил. -- Но в руки я его не возьму…
-- Митька – это Дмитрий? – уточнил Михаил.
Митька криво улыбнулся:
– Может Дмитрий, а может и Матвей. Я не знаю, как меня зовут. Никто не знает.
– Дела, – покачал головой мужчина. – А тебе самому какое имя нравится больше? Паспорт получишь, там сам можешь имя выбрать.
– Не знаю, – проворчал Митька. – Монетку подкину, какое выпадет, так и будет.
Михаил улыбнулся на это и сказал:
– Пойдём, человек с двумя именами.
Они забрались на крышу. На самый верх. Митька влез сразу за «дядей Мишей». И, несмотря на пасмурное небо защурился. Осторожно подошел к бортику. Затаив дыхание, глянул вперед. На город. И его без предупреждения накрыло такое мощное чувство абсолютной свободы, всемогущества – захотелось засмеяться от счастья, заорать что-то бессмысленно-восторженное, дурацкое – Ого-а-а-ага-га-га-уу-у-у!!!!!! Сдержался. Вздохнул только.
-- Впервые здесь?
Митька обернулся. Дядя Миша только что, видно, положил тельце птицы в железную буржуйку, которая торчала в дальнем углу крыши – Митька ее не заметил сразу. Печурка не чадила, хотя огонь в ней явно горел. Митька правда был на крыше впервые, он просто не знал, что на неё можно залезть – большинство лестниц обрушилось, а дядя Миша провёл их какими-то сложными путями через подвал, а оттуда уже наверх, по целым лестницам.
-- Здесь хорошо, -- не дождавшись ответа, -- заметил дядя Миша… Митька молча согласился от всей души.
Снег продолжал падать. Становился все гуще. Путался в густых Митькиных кудрях, попадал на лицо, скользил по губам, таял мокрыми невесомыми поцелуями…Города не стало за пленой снега. Серой. Темнело. Они уже вдвоем выгребали из буржуйки пепел…Дядя Миша сеял его с крыши…Пепел мешался со снегом, не долетая до земли. Митька смотрел вниз. Отсюда места недавних действий казались другими – компактно-логичными, завершенными, как-то странно, мучительно правильными, связанными…Стены, промежутки между…Камни, стекло…И снег. Снег.
И отныне Митька…

Ога.

блин, я не помню XD

С чердака подниматься же, если спланировал

И что? Не противоречит. Его волнуют только чувства других к нему. На их боль, обиду, страх, радость ему плевать, если чувства к нему и его проекту меняться не будут.

Да, знаешь, воспитание редко касается вопросов подавления воли, оно всё больше правила внешнего приличия затрагивает. XD

Так тебя никто не осаждает Кому ты собрался сдаваться XD

А это интересный вопрос Но тоже не для меня.

Я так не считаю

Либо просто упустили эту часть вообще

Ну планирует он с крыши, например. А потом поднимается обратно через чердак)

Характер такое, воспитали такое Не эгоист, эгоцентрист. Разницу понимэ?

Всего ничто касаться не может

Да хоть заопределяйся, по факту воспитание в подавляющем большинстве случаев касается именно внешних правил приличия. Это именно то, что прививается ребёнку взрослыми сознательно, про это я и говорю. То, что ребёнок впитывает с поведения самих родителей, чего сознательно они привить не пытаются - это другое дело.

Это скорее пробелы в твоём воспитании либо проблемы с психикой, либо определённая ситуация Например - против его воли схватить человека, чтобы он не попал под машину.

Совершенно не факт.

Ноль - число, отсутствие ноля - не число, роза - цветок, отсутствие цветка - не цветок, отсутствие чувства - не чувство

Знаешь, к сожалению, сочувствие может и за всю жизнь у человека не проявится. И его поведение будет регулироваться только страхом. А страх иногда можно перебить, например, ещё большим страхом.

Будем ждать еще одного взгляда, чо. Никто не хочет высказываться почему-то

Олег, не, тут народ дискуссий не боится. 

Света:

Продумано оно полностью от и до. Но с организацией этого в тексте и правда беда.

До домовёнка ты ещё не дошёл