Когда ткань черных букв на желтой советской бумаге
из начала двадцатого века льется через страницы
конца двадцатого века и пыльные книги
как озябшие хмурые птицы,
чей хозяин жестокий шарманщик билетики счастья
заставляет их пропевать в несчастливые лица.
Этот гул фортепьянный нетрезвый и низкорослый
Проникает в песочные бури и крик лошадиный,
до чего же прекрасная форма для жизни
и мерзкое слово,
впрочем, я не достоин писать об этой картине.
Запах мокрых камней, испаряющих летнюю влагу,
или темный изгиб хвойной ветки в розовом небе,
это все, что живого от этого века осталось,
может, кажется мне, но,
в итоге, этого мало.
Эта эпоха все разветвлялась, не иссякая,
выбирала себе водотоки, картонки ломались,
и, мне отвратительно, может, я ошибаюсь,
но почему-то, подозреваю, в итоге,
(потому что презрительность хороша для выживания,
и для современной эстетики даже в моде)
из всех благородных картонок останутся какие-нибудь уроды,
например, хэмингуэй и набоков.

Назидание народам древности

Посмотри в небеса на закате –
Первозданно чисты небеса.
Пополам их ещё не расхватит
Ледяной белизны полоса.
С неба воя не слышно и свиста,
Не дрожит под ногами земля.
Корабли все в заливах скалистых,
Не видать в вышине корабля.

К океану приди на рассвете –
Не видна белизна парусов.
Века нового первые дети,
Злые кляксы трёхтрубных дымов.
Проползёт броненосец пузатый,
Смыв волною следы за тобой.
Рюрик, Бисмарк, Марат и Ямато
За Варягом торопятся в бой.

Где тропа, по весне раскисая,
Превращается в гиблую грязь
Побегут, без конца и без края,
Реки, чёрным асфальтом струясь.
Век ревущий грядёт, неминуем.
Век побед, век свершений и гроз.
Хватит репу чесать обалдуем,
Отправляется твой паровоз!