КАРНАВАЛ

Полосы разноцветного конфетти,
мишура из хлопушки,  и смешной «средневековый» костюм
скрывают истинный облик гостя на этом карнавале -
клыки, когти, шипы, чешую.

Не для того разве придуманы подобные празднества,
чтобы истинный страх мог ходить среди людей неузнанным?

Сегодня он не пугает до обморока ваших кошек,
не портит в колодцах воду, не украшает плесенью запасы зерна,
не перетирает тайком волоски на смычках скрипачей-виртуозов -
разве это само по себе не повод к веселью?

Для него самого это, впрочем, тяжёлый труд -
на целый день отказаться от любимого дела.

В следующий раз, когда случится выходной
(он надеется, не раньше чем лет через десять-двенадцать),
упомянутые в начале этого текста конфетти, мишура и костюм
станут уже частью его упомянутого там же истинного облика,

а когти, чешуя, клыки и шипы — бутафорской маскировкой,
он считает, что это — отличная идея.

Выпив малинового лимонада, он почти забывает, зачем здесь находится,
но укол ножа под ребром и избавление от кошелька
быстро напоминают:
очевидно, он — подсадная кукла.

Люди всё те же — за версту чуют не умеющего постоять за себя чужака,
завтра у вас опять будут портиться зерно и вода.

А вот кошек он не будет трогать ещё по крайней мере неделю -
уж очень вкусен был лимонад.

Фэнтезийная география

На далёком красном континенте — который, как говорят,
стоит на клыках и бивнях вымерших подземных исполинов -
когда-то они держали его на себе ,не давая провалиться в магму,
старались изо всех сил, и ныне продолжают делать это уже мёртвые -

на том континенте есть такая страна, по законам которой
выращивающий синие цветы приравнивается к вору,
и должен отработать на общественных полях неделю за каждый такой цветок,
при этом тамошние девицы на выданье ценят именно синие венки
(считается, что как раз красоту этих девиц и крадёт цветовод);

а ещё в той стране однажды правили подряд тридцать семь монархов
с одним (очень длинным) именем на всех,
так, что каждому досталось лишь по две буквы,
и когда имя кончилось — династия прервалась,
и королевский дворец занесло безжалостным розовым песком.

В этой стране есть город, возвышающийся прямо посреди озера,
безо всякой опоры, свободно колеблемый волнами, -
город, где живут звездочёты, наблюдающие за небом
и рассылающие отчёты в самые отдалённые уголки мира,
у атмосферы над городом очень выгодная рефракция,
возникающая из-за разницы плотности слоёв воздуха -
отголосок позапрошлой магической войны.

На берегу того озера стоят деревеньки с крестьянами — надо же
господам звездочётам что-то есть!
Население деревенек выращивает: корешки в форме фруктов,
гигантские кислые ягоды и четвероногих птиц,
навоз которых идеально подходит для подкормки синих цветов
(его доставляют оттуда желающим контрабандой).

На окраине одного из таких поселений,
недалеко от хрустальной шахты,
стоит домик моего приятеля — парнишки в прочих
отношениях ничем не примечательного.

боги выдумали силлаботонику
как образец порядка -
каждому в мире отведено своё
место
и мера
и ежели ты безударный - что ж,
не повезло
будут бить остальные
и те, кто в этом не с нами
против нас
так рифмуется мир
чёрные ходят по чёрным
белые - по чёрным
по белым ходить нельзя, не
но порой случается так, что реальность трещит по швам
например, кто-то нагло подсунул прозу
на поэтический конкурс
жизни
мамочки
возопит обыватель, пряча в подвал детей и имущество
Паладайне пресветлый
как жить при смене системы
почему не гоблины, как позапрошлой весной
да, кровавое было времечко
зато какая чистая незамутнённая духовность
и, главное, чётко знали -
где свои
где жидорептилоиды
и кощеи-то были все знакомые и родные
как Иванова тёща
а теперь куда катится
всё, что имело обычай катиться по плоскости
может, летает уже
и вот
из-под лавки в таверне встаёт помятый герой
самый обычный такой обводит этот бордель нетрезвым взглядом
вышибает дверь и говорит
головой
суки
думайте
и идёт спотыкаясь, восстанавливать справедливость
резать орков, убивать тёмного властелина
переводить через дорогу сирот и бабулек
со знанием дела, практически машинально
иногда заглядывая в глаза спасённых
или побеждённых
и чего-то не находя
возвращается в таверну
нажирается, как обычно, в хлам
и кричит картонному небу
мастера
на мыло

если подумать мыши хрустели полом почти в ритм 
это замечаешь к концу недели 
в начале нее это были полные запахов полчаса 
ты соглашалась 
что после того как обманываешься
что все твои ровесники повзрослели 
эмоция начинает простое деление 
именно в силу запаха

мне было смешно говорить гадости о себе
меня всегда переубеждают 
еще смешнее делать гадости о себе 
переубеждать перестают 
но увериваются в духе моем непорочном еще сильнее

а теперь ты хрустишь сама 
обернувшись мышью 
взамен той которую я убил языком 
господи
как сладко ей умиралось
не в том хвастовства и самоубеждения 
чтобы сказать 
чтобы сказать кому угодно 
а лучше всего человеку малознакомому с постельными счастиями  
как 
говорю и тебе 
сладко ей умиралось 
что 
прочитал 
спрашиваю

напомню 
я не один такой 
эстер 
эстер обозначая окошечком 
оставлю это для тех кто носит 
в себе 
целый кишечник счастий от падших 
и быстродоступных

умирая 
она становилась меньше 
люблю крошечные тельца 
не люблю такие же души 
у животных она в крови 
хрусти полом 
не притрагивайся к стеклу 
кому я его толок

вместе уже не будем 
но

пахну своей душой 
она у меня 
учитывая сколько 
длится неделя счастий
пахнет твоим 
приложением 
к моему языку

только тебя раздев 
ожидаешь привычной для тел 
вульгарщины 
выпуклой вывернутой и разверстой 
но нет 
в тельце твоем послушном 
боженька темным своим коготком 
сделал легкий надрез 
выворачивать 
смачивать волоски 
мне

ненавижу бритых мышей 
даже больше 
чем отчетливо говорящих 
а у тебя хруст 
и писк 
и дышишь 
как будто не мышь 
а большое 
умирающее 
животное 

очень большое 
очень умирающее 
очень животное
а потом неделя заканчивается 
язык немеет 
и все остальное 
и встав около трупика прежней мыши 
на четвереньки 
я слышу тебя 
спрятавшуюся 
от меня 
и ритма

намеренно не попадаешь 
подавая знак

хрусти 
выход не там 
но светло 
будет

***

Я напишу тебе верлибр
на белом краешке листа,
ты сможешь умилиться – либо
понять, что жизнь была проста;

в чёрной радужке твоих глаз мне видится пульсация космоса,
в чуть заметных искорках – вспышки сверхновых,
в мутной слепой плёнке – модель Млечного Пути,
я не чувствую в них одного – жизни,
зато ощущаю притяжение этих чёрных дыр,
банально, но именно так жертву влечёт к хищнику.

Нам нет тепла под одеялом,
покоя в вечной мерзлоте,
не удовольствоваться малым
тому, кто жив, но пустотел.

Вспоминаю тот день, когда мы встретились впервые –
просто материализовалась у меня на кухне,
как будто на протяжении лет семи варила там кофе, всегда в одно и то же время,
и мой мозг с этим впечатлением не спорил,
«Ты чем-то недоволен, - сказал он мне, -
вот сам и спорь».

Ты декорируешь цветами,
когда я сплю, весь этот дом,
снаружи – блеск, под маской – камень,
сначала – боль, удар – потом.

Точно знаю, что однажды поутру не обнаружу тебя рядом:
ни твоего холодного тела,
ни твоих космических глаз,
ни запаха твоего кофе.
иногда думаю: скорее бы уже.
иногда понимаю, что это будет конец всему.

Кстати: прошлой ночью, пока ты спала, заходила твоя сестра
(у неё глаза из чистого света, а тело горячее, как землеройка) –
и мы с ней очень неплохо провели время,
очень неплохо.

Перья чернеют и падают, но
рассыпаются пеплом раньше,
чем долетают до земли.
Лицо ангела
искажено страданием.
Она не чувствует боль, просто
ей невыносимо
смотреть на людей.
Она видит всё.
Сострадание стало
её проклятьем.
Она проживает
их жизни.
Она бессильна, она не может
влиять на мир.
Она могла бы
отвернуться,
уйти в молочный туман,
зарыться в вату облаков,
уснуть,
убежать...
Почему же
она не уходит?

закрывает небесная кобра огненный глаз
тонкий тростинный шорох пронизывает тьму
широко над голодным недвижным зевом болот
это мир вам поёт колыбельную
спите, дети
в ваших тёплых травяных гнёздах под глиняной крышей
спите чутко, хоть мать на страже
её заунывный плач напоминает рык
распугивает обезьян
отпрысков ветра
хитроглазых бесхвостых макак
которые воруют яйца
высасывают глаза мертвецов
спите, дети
пусть кровь неспешно струится по жилам
как подземные реки, течения на глубине
не мечтают вырваться в море, преобразиться в гибели
не бросают себя в неизвестность, кипя от страсти
а точат, точат гранит
всему свой черёд
и вам через век наследовать воду и землю
издавать законы влажных и жарких чащ
изгонять обезьяньих богов
пока не поздно
пока горизонт не полнится дымом и жаром
кровь небесной кобры не затопила долину
и они
страшные, чёрные
с копьями и острогами
не скачут, вопя и скаля зубы
на костях ваших предков
смывая мудрость ползучего рода собственной кровью
чтобы после
снимая друг с друга вшей
валяться на ваших трупах
и хвастать
что храбро бились
и что однажды само небо им покорится
спите, дети
и пускай вас хранит
крылатый ящер у эдемских врат

***
На краю Вселенной четверо
Ждали, пока приплывут твои корабли,
Глаза первого были желтее песка,
А второй перебирал пуговицы на своём сюртуке,
Не осмеливаясь молиться,
Третий совсем ничего не понимал,
А четвёртая молчала и курила.
Земля дрожала, Вселенная готовилась не стать,
И надежда была только на твои корабли,
Которые приплывут из мрака.
Изредка заблудшие демоны проносились над их головами,
Но они не смотрели вверх.
Я не знаю, успели ли они
Увидеть твои паруса хотя бы в отдалении -
Я канул вместе со Вселенной.
***
Ты приходишь с мороза,
Ты пахнешь дешёвыми сигаретами и арбузными корками,
Твои ноги всегда промокают,
Твоя голова забита глупостями.
Ты завариваешь себе ролтон,
Протягиваешь ноги на батарею,
Берёшь книгу.
Ты не хмуришься и не улыбаешься,
Ты равнодушно помешиваешь ложкой остывающий ролтон.
Хмыкаешь, перелистывая страницу.
Если смотреть сзади, видно,
Как у тебя отрастают эльфийские уши.