1.
если выйти на край пустыни,
где режет ноги сухая, как нож, трава,
сесть на белого одногорбого иноходца,
исполненного очей,
и скакать семь горячих дней
и семь полулунных ночей,
шаг верблюда станет тяжёл, как у щенной суки,
и хорошо, если на седьмые сутки
удастся отряхнуть песок с рукава.

2.
народ покрывала обитает в самом сердце её, где сухо и голо,
и по ночам завыванье ветра как вой скопца;
мальчики туарегов не различают пола,
женщины туарегов не закрывают себе лица.
полотнище, всухую крашенное индиго,
осыпается на кожу, как бабочка, сжатая в кулаке
кто-то сильной рукой снимает с плеча поклажу, говорит: иди-ка,
дитя моё,
налегке

3.
у чёрной женщины на длинной шее ни ключика, ни монисто.
жёсткие пальцы знают цену поводьям, ниткам и медякам;
эбонитовый мальчик, трепетный, как рояль
под рукой умелого пианиста,
разливает воду по бурдюкам.
наливает и мне, но в такую скорлупку, что чуть приникни —
вся вода не заполнит выеденного яйца.
седая старуха сердито спрашивает, почему я при них не
закрываю платком лица.
в пустыне времени нет; скажем, три дня в пути не потеря
для лёгкой ноги и впалого живота;
в пустыне ценится сила, музыка и умение идти по ней не потея,
но прежде всего — вода.

4.
от близости соляного прииска слюденеет нёбо, белеет небо,
приобретая странный оттенок, сразу и раскалённый и ледяной,
так, что впрок не идёт ломоть отдающего пеплом хлеба,
плохо размоченного слюной.
караван снимается с якоря только на третьи сутки
кораблём песка, неподвластным парусу и веслам,
и трясётся неведомой грамотой в его подседельной сумке
наизнанку вывернутый ислам.

Отредактировано rockatansky (2016-04-10 20:25:34)

Ради разнообразия, что-нибудь из закромов. Экванс, отглагольная рифма!

ЛЕС С ЧУДОВИЩАМИ

а у нас проблемы в городе со скоморохами и купцами —
некому торговать блинцами, некому звенеть бубенцами,
а бывший наместник и вовсе наших мест сторонится —
говорит: не стоило мне вообще, мол, за это браться.

а ведь что такого страшного может у нас случиться?
ну месяц тебе приснится, ну валенок окотится,
ну полгорода вдруг разучится кланяться и креститься.
а вчера и вовсе вышел из лесу зверь-не-зверь, золотая птица,
говорит:
погляди, сестрица
я только хотел напиться
водицы из их колодца
из следа копытца
погляди, сестрица,
теперь я птица

а какая я ей сестрица,
у меня и не было никакого братца.

Отредактировано rockatansky (2016-04-20 16:56:16)

Нет, знаете, я знаю, как его починить. Я его удалю, чтобы глаз не мылило, но это не из кокетства, а из идеи. Ладно?

cypress, я.
я если эпиграф, то пишу, откуда. потому что сама чужих эпиграфов никогда не распознаю.

Вопреки традиции, тащу текст из архивов, но только потому, что к слову пришёлся.

рыбы (Кобо Абэ)

иногда эти рыбы всплывают — с морского дна ли,
со дна ли памяти, с которого их изгнали,
вытолкнули из пыльной утробы, сонной лощины морские псы ли,
морские волки ли.
слишком поздно для рыбной ловли, —
у рыб из памяти слепые глаза и воловьи
головы,
они, как белые лодки, плавают в изголовье.
пузыри их содержат не воздух, но сжатый возглас,
залитый воском, забитый, в общем, забытый возраст
и небо, перламутровое и волглое.
и я вдыхаю, чёрт подбери, и вдыхать учась, я
отпускаю в небо, ни в ком ни ища участия,
рыб и собак, за рукав теребя
облака,
в конечном счёте, я отпускаю себя.
и пока багровеет от оплеухи ветра моя щека,
я задаюсь вопросом: а есть ли жизнь за пределом ящика, —
где тугое море выталкивает медуз, а над морем небо в огромном платьище,
и пока идёт дождь на морском побережии, пахнущий псиной,
липовой ксивой, мокрой весной, красивой
жизнью и некрасивой смертью, — чего мне желать ещё.

кинестетик, причём лишённый нормальной проприоцепции и обоняния и поэтому несчастный из-за невозможности трогать и нюхать полмира больше и собственной неуклюжести
но мне нравится это воображать