Разумеется.

AscarD200, дети, пережившие тяжёлое горе, взрослеют рано

Откуда данные?

AscarD200, мой опыт твоему противоречит.

AscarD200, 

Талестра, не как человек, но стареет, идея была такой.

1
В пронизанной солнцем светлой комнате, ты наклоняешься к полу, чтобы поднять упавшую книгу и твоя рука беспрепятственно проходит сквозь меня. Раньше я с трудом сдерживалась, чтобы не отскочить. Но теперь привыкла. Я прихожу сюда каждый день, потому что это нужно мне для работы. И ещё, потому что это интересно. Но ты об этом не знаешь. В этом весь смысл. Такие вещи в вашем измерении и времени ещё не изобрели. А у нас они стоят бешеных денег. Кто бы мог подумать, что вуайеризм окажется таким распространённым извращением. Впрочем, за меня платит университет. И он мне платит за работу, а не за развлечение.
Ты вздыхаешь и остервенело чешешь голову. Да, пора бы помыться. Ты уходишь в душ, я было делаю шаг за тобой, но сдерживаюсь и остаюсь на месте. Однажды из любопытства я присутствовала при твоём омовении. Это было смешно и неловко. Когда ты лёг в ванную и неожиданно начал делать это, я не смогла отвернуться. Как будто меня приковали цепями, приклеили к движению твоих рук, к выражению твоего лица, к подрагивающим опущенным векам. Твоё тело почти полностью было скрыто под пенной водой и всё же... В тот раз я была уверена, что ты меня обнаружишь. Сердце грохотало в ушах, оно звучало на всю твою квартиру, на весь город. Но ты вылез из воды, вытерся полотенцем и снова прошёл сквозь меня. Но нет, даже и не думай, на самом деле меня не волнует твой секс и твоё обнажённое тело. Это была случайность. Меня волнует совсем иное.
Ты знаешь, как мы все меняемся, когда остаёмся в одиночестве? Когда даже не подозреваем, что за нами могут следить? Конечно, не знаешь. Догадываешься, может быть, – а мы знаем точно. Знал бы ты, какой простор для учёных и писателей открыл проекционный луч! Проекцию вроде меня не остановят запертые двери. Мы пройдём всюду – бесплотные, полностью проницаемые для света и звука, для любого типа волн. Неуловимые ни одним из твоих органов чувств. А я – я улавливаю всё и наслаждаюсь этим. Я знаю о тебе всё: как ты меняешься, общаясь с разными людьми, как ты лжёшь друзьям, родителям, коллегам. Как ты лжёшь себе – даже ты не знаешь о себе правды. Ты ведь не можешь оказаться на моём месте – со стороны от себя. Даже когда ты проходишь мимо зеркала, ты меняешься – выражение лица, поза. У тебя расправляются плечи, выравнивается осанка. Я бы выбросила все зеркала в твоём доме, их слишком много. Слишком много того, что меняет твоё восприятие себя, твоё поведение, мимику. Единственное, о чём я жалею – я не слышу твоих мыслей. Наверняка они тоже меняются. Благодаря тебе я смогу защитить свою кандидатскую. К счастью, использование иномирцев без их информирования и согласия – вполне этично. Слава пакту о неразглашении. Вы ничего не должны знать, пока сами не докопаетесь до других миров.
Большую часть времени ты лежишь на кровати. Ты ничего не делаешь, не приводишь к себе гостей, ты почти перестал есть, а твой бар наполовину опустел. Ты даже не читаешь больше, а ведь ты любишь читать больше всего на свете. Ты только работаешь или бездельничаешь. У меня такое впечатление, что ты медленно гаснешь, как древняя лампа накаливания, на которую не подают достаточно напряжения.
Что с тобой творится, моя подопытная свинка? Когда ты общаешься с коллегами, родителями и друзьями ты совсем другой. У тебя всё в порядке. Они ни о чём не догадываются. Ты шутишь, болтаешь, говоришь впопад и умно. И ты потухаешь в одиночестве. Ты сам-то осознаёшь, что с тобой что-то происходит, м?
Что же случилось? Мне казалось, я не пропустила ни малейшего эпизода твоей жизни. Я даже читаю твою переписку в телефоне и соц-сетях. Ничего. Просто теряешь волю к жизни? У нас такое бывает. Наши врачи давно научились такое лечить, физико-моральные параметры измеряются как температура, таблетки от всех проблем давно изобретены. Но я не могу их тебе принести.
Зачем ты притащил все эти справочники по фармакологии и физиологии, хотела бы я знать? Ведь ты историк по образованию. Что ты задумал?
Вести наблюдения становится всё тяжелее. Интуиция ненаучна. Моя интуиция вопит об опасности. Больше всего меня пугает твоё спокойное угасание, ты словно бы стоишь на кочке, которая медленно погружается в болото. И ты знаешь об этом, но ты не шевельнёшь и мускулом. Ты просто ждёшь. Или не просто. Я перечитала все закладки и карандашные заметки, которые ты оставил на полях.
Действие препаратов на сердечную мышцу, потенциирование действия антиартимиков. Высшие разовые дозы, токсические дозы, рвотный рефлекс, обратимое время смерти...
Я доложу об этом руководителю, обещаю, мы вместе что-нибудь придумаем. Ты ведь славный, я-то знаю. Немного стесняешься своей доброты, если приходится помогать постороннему человеку, но никогда не отказываешь. И ты красивый, правда. И умный. У тебя много друзей. Я не понимаю, зачем тебе пришло в голову убить себя.
Ты сидишь на полу в окружении всех этих мерзких книг с закладками. Я знаю, что ты считаешь книги друзьями, но эти книги – предатели. Они хотят научить тебя, как умереть. Я бы сожгла их, если бы могла. Перед тобой банка со слабым алкоголем, две коробочки с таблетками и кружка с горячим питьём от простуды. Но это обман, ты ведь не болеешь! Здоровому человеку не нужны лекарства. Это всё, что тебе помогает умереть. Я слежу за тобой уже год, я знаю тебя лучше, чем любое существо во всех мирах, но я не знаю, почему ты решил это сделать. Я ненавижу проекции за то, что они бесплотны, я ненавижу их за то, что ты не можешь меня услышать, что я не могу вырвать у этих книг страницы и выбросить эти доисторические смертельные таблетки. Я могу только следить. Я встану прямо между тобой и ними.
– Остановись!
Ты протягиваешь руку сквозь меня и берёшь кружку с горячим питьём. Звонит телефон. Неужели, шанс? Ты берёшь трубку, это твоя подруга, ты шутишь и смеёшься с ней, вы договариваетесь встретиться на неделе. Она ни о чём не догадывается! Она не хочет приехать!
– Знаешь, научрук отнял у меня этот проект, когда узнал, что ты – самоубийца. Он сказал, что помогать тебе неэтично. Мы не должны вмешиваться, но я всё равно прихожу к тебе. Уже две недели, как меня сняли. Я пользуюсь проектором незаконно. Ну и пусть.
Наверное, я плачу.
Ты допил горячее и берёшь таблетки. Ты пишешь смс. Прощаешься с друзьями. Может быть, кто-то сможет приехать, может быть, кто-то успеет? Мне хочется уйти, но как и тогда, в ванной, я прикована. Я не могу даже отвернуться. Ты глотаешь маленькие таблетки и запиваешь их алкоголем. Я знаю, ты делаешь это, чтобы подавить рвотный рефлекс. Чтобы они успели всосаться в желудке, ты пытаешься обмануть организм, который хочет жить. Ведь тебе всего двадцать шесть лет!
Мне кажется, что это у меня в желудке растворяются таблетки, что они попадают в мою кровь и движутся к сердцу. Я чувствую, как оно замирает и дёргается не в ритме.
Банка выпадает из твоей руки и газированная гадость, разлившись, шипит на ковре.
Никто не едет. Я опускаюсь на колени и прикасаюсь к тебе – мои руки точно также проходят сквозь. Я не могу даже попытаться найти пульс. А потом ковёр под тобой намокает – физиология смерти.
Я остаюсь с тобой до тех самых пор, пока не приезжает твой лучший друг. Он выломал дверь. Он врач, он бы мог тебе помочь. Но он опоздал на четверть часа.
Когда санитары труповозки уносят тебя из комнаты, я остаюсь одна – два пятна на ковре и отвратительные книги. И больше тебя нет.
Я ушла из университета. Меня отправили в долгие каникулы, на реабилитацию. И, конечно, наказали. Если бы я ушла сразу, как только сняли проект, мне бы реабилитация не понадобилась. Иногда мне кажется, что мы поменялись местами, что теперь ты всё знаешь и сам следишь за мной. Я в этом почти уверена, когда протягиваю руку в пустоту и вспоминаю твоё лицо с опущенными, подрагивающими веками. Не там, не на ковре. В ванной.

Послушание

5 лет

– Клара, детка, разве ты не знаешь, что нельзя уходить самой из детского сада?
Молчание. Клара надулась и смотрит на пыльные носки сандалий. По сандалиям ползёт муравей. Он интересует Клару куда больше, чем разговоры о её поведении. Он движется упорно, он идёт к цели. Как Клара пару часов назад. И она уверена, что муравей не очень-то представляет себе, зачем он это делает. Как и Клара.
– Детка, посмотри на меня.
Клара поднимает голову.
– Пообещай, что больше не уйдёшь одна?
– Обещаааааааю.
– Зачем ты ушла? Тебя обидели?
– Не-а.
– Соскучилась по нам с папой?
– Не-а.
– Ты решила отправиться в путешествие?
Молчание. Клара не уверена. И ещё Клара рада бы, да не умеет сказать, что почувствовала, как что-то вспомнила. Только не вспомнила, что. Но именно это чувство, жгучее, как крапива, заставило её бросить скакалку прямо на площадке сада и «отправиться в путешествие».
– Мам, а куда ползёт вурамей?

8 лет

– Послушайте, только с вашим ребёнком возникают такие проблемы, вам известны наши правила! Уходить и приходить под полным наблюдением! Как получается, что Клара либо не доходит до школы, либо не доходит до дома? – директриса раздражена, хоть и говорит пока спокойно. Но Клара уже знает, как легко вывести её из себя.
– Это я у вас хочу спросить! – папа лупит кулаком по подлокотнику кресла. – Как получается, что ребёнок беспрепятственно уходит из школы, куда смотрит охрана? Учителя?! Может у вас бракованная система слежения? Что, если её похитят?!
– Школа не господь бог, – повышает голос на несколько тонов директриса. – Не взваливайте на нас воспитание своего ребёнка! Откуда у неё эта тяга к бродяжничеству? Это ведь уже третья её школа за две четверти, так? В других было так же! Займитесь своей дочерью, почините её чип отслеживания! Мы не можем брать на себя ответственность за такого ребёнка!
– Какого – такого?! – Клара мельком взглядывает на отца: уже начал багроветь. Она тут же опускает взгляд и продолжает незаметно расколупывать краску со стула.
– Антон, не нужно, – умоляющий голос матери. – Послушайте, она ведь только пошла в первый класс, это такой стресс для ребёнка, вы же сами понимаете.
– Стресс у всех, а такие проблемы только с вашим ребёнком. Мы не хотим под суд. Я молчу о том, что органы опеки могут заинтересоваться и вами. Клара, хочешь попасть в приют?
Клара пожимает плечами. Ей в общем всё равно, откуда уходить. Может быть, из приюта уйти будет проще?
– Ваш ребёнок проявляет отвратительное неприлежание, рассеянность и непослушание, – рубит директриса. – Если так дальше продолжится, мы вынуждены будем исключить Клару. А пока на испытательный срок.

***

– Будешь сидеть в своей комнате все выходные! – орёт отец из-за двери. – Скажи спасибо, что я тебя не выдрал, неблагодарная маленькая дрянь!
Клара слышит, как всхлипывает мать рядом с ним. Она не одобряет такие методы воспитания. Клара тоже. Но обе понимают, что у папы – нервы. Иногда Клара с равнодушием думает, что если бы была мальчиком, папа бы её уже убил. А с девчонок взятки гладки.
Клара, не раздеваясь, ложится на кровать и смотрит на луну. Она и сама устала постоянно уходить. Но если бы только ей хотя бы раз дали добраться до цели. И знать бы, где эта цель... Воспоминания о том, чего не можешь вспомнить, ужасны. Хуже комара в темноте, которого никак не можешь прихлопнуть. Клара не замечает, как засыпает.

***

Она просыпается от тряски. Папа несёт её на руках, рядом плачет мама. Они где-то на улице. Ноги очень мрёзнут и саднят.
– Мам, что случилось? – спрашивает Клара.
– Детка, ты ходила во сне, – говорит папа ласково, пока мама отворачивается и пытается наскоро вытереть слёзы. – Мы с мамой очень испугались, ты очень далеко ушла от дома, нам с мамой пришлось тебя искать на машине. Но сейчас мы приедем домой, ты согреешься, всё будет хорошо.
– Пап, а докуда я дошла?
– До самой Руменки.
Руменка -- за северо-западной границей города. Клара это запоминает.

11 лет

– Алло. Да. Мы подъехали. Несколько раз присели на ленту, задний магнит всё ещё барахлит... Сразу отсюда поеду в ремонт. Да, сейчас психотерапия, а на шесть часов томограф... Да. Представляешь, вчерашний шарлатан сказал, что у неё крама нарушена проклятием, просил за снятие порчи огромные деньги... Думаешь?.. Да, к гомеопату на завтра... Детка, убери ноги с приборной панели... Спасибо.

Кларе удобнее рисовать в машине, поставив ноги на приборную панель, но маме это, разумеется, не нравится. Клара опускает ноги и горбится над планшетом. Рисунки в нём не отличаются разнообразием. Серо-зелёные холмы, дерево с двойным стволом ближе к зрителю, ключ у подножия холма и ручей, образующий подковку. Дневные виды, ночные виды, утренне-вечерние виды. Всегда летом или весной. Иногда Клара пыталась нарисовать звёзды над деревом, но постоянно стирала их и перерисовывала.
– Да... Ты сумел записать нас к этому нейро-остеопату?! Антон, ты молодец! Да, целую, до вечера.
Мать убирает телефон в сумку.
– Клара, детка, ты готова?
Клара в это время пытается вынуть из мозга очередную мучительно ноющую занозу памяти: «Вроде бы это кипарис, – бормочет она. – Или, может быть, сосна? Лиственница? Нет, кажется, сосна. Или кипарис?»
– Клара!
– Да, мам, да. Сейчас...
– У тебя сегодня сеанс гипноза, соберись, пожалуйста. Ты же не хочешь расстроить на с папой?
– Мам, кипарисы растут на северо-западе?
– Клара! Мы же договорились: ни слова о северо-западе!
– Но доктор Ташевич говорил, что наоборот нам нужно туда съездить...
– Доктор Ташевич довёл тебя до лунатизма, милая. Поэтому мы больше не пользуемся его услугами. И потом, ты же не можешь толком объяснить, куда на северо-запад нам ехать.
Это было правдой, поэтому Кларе больше ничего не оставалось, кроме как молча закрыть планшет и вылезти из машины.

***

– Мама подождёт тебя за дверью, Клара, проходи. Как твои дела?
Клара не любит улыбаться, но на доктора Милоша без улыбки смотреть не может. Он забавный: круглый, пухлый, как деловитый колобок, и весёлый.
– Нормально, док. Сегодня мы были у колдуна, он выпотрошил воробья прямо мне на колени, представляете? А в конце его вырвало. Он был в этом... в трансуре.
– В трансе, наверное. Мда уж, лучше бы их снова объявили вне закона, честное слово.
– Тогда и вас объявят.
– А вот и нет, гипноз официальная наука, я по ней диплом защищал.
– Знаете, у всех этих типов тоже есть дипломы. И институты.
– Да. Это ужасно. Ты готова? В прошлый раз почти получилось.
– Угу.
Доктор надевает очки виртуальной реальности на себя и на Клару.
Клара закрывает глаза, как только слышит низкое гудение гипно-машинки и проваливается в видения. Видения блеклые, как во сне, звуки приглушены. Но в этот раз она различает гораздо больше. Кларе кажется, что она воспринимает всё через толщу воды. Она знает, что док через свои виртуальные очки видит то же самое, но всё равно заставляет её рассказывать.
– Ого, какая чёткая картинка сегодня! Я внутри помещения, док. Оно что, из ткани? Тут мужчины и женщины в форме...
– Это похоже на армейскую палатку, Клара. Тебе знаком кто-то из людей?
– Нет. Да. Не знаю. Какая странная у них форма. Серая, тоже из ткани... Смотрите, док, у них чёрные клипсы. Как в кино про прошлый век, там такие передатчики ещё не встроенные...
– Отлично, Клара, ты видишь себя? Ты смотришь на это сверху? Со стороны?
– Я ээээ... я как будто одна из них... Я тороплюсь. Слышите? «Срочная эвакуация», «Марш-бросок». А я... Кажется, собираю сумку... Тут надпись на контейнерах! М... Сивчев... Сивчев Салаш... Так, я выхожу из помещения...
– Клара, что снаружи?
– …
– Клара? Ответь. Что снаружи?
…
– Клара!
Ооооо, – говорит Клара и садится, открывая глаза. – Оооооо! Это же то самое место, понятно?!
– Клара, спокойнее, спокойнее, мы не закончили.
– Да нет же. Мы закончили! Теперь просто нужно туда съездить! И узнать, что я забыла!
– Да, возможно, это имеет смысл. Я порекомендую твоим родителям...
– Ох, они не станут слушать!
– Почему не станут? Сивчев Салаш не так далеко от города, вы могли бы съездить туда на выходные...
Мама заглядывает в дверь:
– Доктор, простите за вторжение, но у нас сегодня томограф, вы ещё долго?
– Нет, нет, мы уже закончили. Знаете, я советовал бы вам съездить завтра на Сивчев Салаш, Клара увидела его в гипносне.
– Хорошо, хорошо. Клара, прощайся с доктором.
– Пока, док.
– До свидания, Клара.

***

– Клара?! Что ты здесь делаешь?!
Клара угрюмо переминается с ноги на ногу на пороге и страется не смотреть на Милоша:
– Что, что. Я сбежала из дома, док. Вы мне поможете?
– Как ты меня нашла?!
– У вас в ворлдбуке адрес же указан, машина меня привезла.
– Ты что, угнала машину?
– Ну вроде как да...
– Вроде как?! Клара!
– Вы мне поможете или нет?
Теперь Клара смотрит ему прямо в глаза. Очередь дока отводить взгляд.
– Дома наверное уже сработал сигнал, что ты не в комнате ночью! Сейчас тут будет полиция!
– Док, вы что, глупый? Я заглушила сигнал и оставила дома фейковый чип.
– Современные дети...
– А как, вы думаете, мы школу прогуливаем?
– Клара, неужели не было другого способа? Всё равно обман раскроется. Меня ведь могут посадить в тюрьму...
– Ну пожалуйста, док. Я бы не стала вас приплетать, но у меня больше нет нормальных знакомых взрослых, а через городскую границу я выехать не смогу, я не умею менять возраст в официальном аккаунте.
– Ну хоть что-то ты не умеешь. Почему же родители отказались тебя везти?
– …
– Клара?
– … Просто после томографии. Они какие-то странные. Наверное, у меня что-то опасное нашли. Но мне не говорят, конечно. У папы опять нервы. У мамы тоже. А я больше не могу ждать! Ещё в больницу меня загонят и тогда конец всему. А вдруг мне жить осталось неделю?
– Не говори глупости. Ты проживёшь ещё две сотни лет, не меньше.
– Ага, сразу две тысячи. Ну так что?
– Дай мне хотя бы одеться. Поедем на моей машине.
– Док, вы супер, когда мне стукнет тридцать, я выйду за вас замуж.
– Я польщён, но я противник семейных отношений.
– Ну ладно, тогда буду вашим компаньоном в старости.
– Договорились.

***

– То самое место?
– Ага.
– Уверена?
– …
– Ладно, вот фонарик, идём.
– Знаете, док. Давайте я схожу одна, а вы тут последите за дорогой. Меня же отсюда хорошо видно?
– Клара, давай всё-таки вместе...
– Ладно, но вы держитесь подальше. Я хочу одна...
– Хорошо, я буду в тридцати шагах от тебя.
– Идёт.

Начинает накрапывать дождь, уже немного светлеет. Клара натягивает капюшон на голову, включает фонарик и идёт на холм, оскальзываясь на мокрой траве. Сзади пыхтит док.
– Сосна, – шепчет она, прикасаясь к шершавому стволу. Дежавю настигает её с небывалой силой. Это правильное место, наконец-то она здесь. Но зачем? Всё равно не вспомнить! Клара утыкается лбом в кору.
– Папа! – слышит она детский голос. – Папа, ты пришёл меня забрать?
Клара вздрагивает и выглядывает из-за ствола. Со стороны обрывистого склона к сосне выбирается светловолосый мальчик, лет пяти. В утренних сумерках его голова белеет как одуванчик.
– Я не твой папа, – говорит Клара. – Я вообще девочка. Ты что, потерялся? Как тебя зовут?
Мальчик замирает на полдороге, и задумчиво смотрит на Клару.
– Я уверен, что ты папа, – говорит он. – Я тебя чувствую.
Он подходит к Кларе и обнимает её. Клара не любит детей, она неловко хлопает мальчика по спине и тут на неё накатывает. Как будто не она, а кто-то другой, сквозь неё, истосковавшийся по этому мальчику, изболевшийся от беспокойства о сыне, сожранный чувством неискупимой вины, тянется наружу. Тянулся всю её короткую жизнь. Или две жизни? Три? Слёзы сами текут по щекам. Кларе кажется, что сейчас она и умрёт, потому что человек не может вынести столько сильных эмоций сразу.
– Ты тут давно? – спрашивает Клара, едва выталкивая слова через сжатое спазмом горло.
– Ты сказал, что заберёшь меня отсюда, чтобы я ждал тебя. И я ждал. Ты сказал подождать.
– Клара!
Голос доктора.
– Клара, во что он одет?
– Вы что, не видите, док?.. Ох, не видите. Ткань на ощупь.
– Двести лет, Клара, всё совпадает. Клара, сейчас я отключу аппарат и ты проснёшься. Клара, ты готова?
Клара холодеет и притискивает к себе мальчика.
– Ты меня обманул! – кричит она. – Зачем?! За что?!
И просыпается.

***

– Спасибо вам, доктор, спасибо. Что бы мы без вас делали. Мы так испугались, когда она убежала, сами понимаете, в таком состоянии...
– Всё так серьёзно?
– Ох, доктор, опухоль начала расти внезапно, врачи сказали, максимум месяц.
– Соболезную. Видимо, микрокисты росли давно, этим и объяснялось её поведение.
– … (рыдание) Мы хотим воспользоваться новой программой, Компаньон, знаете?
– Перенос сознания в цифру? Благородно. Может быть, в старости мы с Кларой снова встретимся. Вы не хотите узнать, куда она так рвалась?
– Нет, спасибо, доктор, спасибо, теперь она едва ли куда-то сможет сбежать... В больнице уже начали подготовку.
– Ну что ж, передавайте ей привет. Всего хорошего.
– Прощайте, доктор, спасибо.

***

Он приехал на это место спустя неделю после похорон Клары. Похороны были скромными и полными надежды – родители отдали сознание дочери в оцифровку набирающего популярность социального проекта «Компаньон». Он не понимал, какая для родителей разница – всё равно они больше никогда не увидятся, не смогут поговорить с дочерью, это базовое условие для «Компаньона» – никаких контактов с родными после заселения в сеть. Впрочем, это не его дело.
День был ветреный, он добрался до вершины холма и закурил, глядя вниз. Кое-где виднелись ровные участки возделанных земель, по дороге изредка проезжали автоматические грузовики. То тут, то там сверкали стеклянные крыши подземных домов. Не так пустынно, как ему показалось в ту ночь, когда они с Кларой смотрели гипносон. И всё же это то самое место, сон оказался поразительно точен. Что он тут рассчитывал найти, и сам не знал. Может быть, это был его способ проситься к Кларой. Он привязался к ней за три года терапии, она практически росла на его глазах. С восьми лет до одиннадцати. Для ребёнка это большой срок. За всю свою практику он не видел человека, даже и взрослого, который был так сосредоточен на цели, хотя имел весьма смутное представление о ней.
Он сунул окурок в карманный утилизатор и обошёл сосну вокруг. Это было не так просто – одна сторона холма оказалась обрывистой – сосна росла как раз на краю, он всё же оступился и съехал на несколько метров вниз по песчаной почве. Когда он отряхнулся и полез обратно, заметил что-то вроде большой норы. Кто делает такие норы? Лисы? Барсуки? А может, местные ребятишки вырыли себе пещеру? Взрослый человек бы туда не пролез. Сам не зная, зачем, он руками раскопал вход, довольно скоро его рука наткнулась на что-то твёрдое и острое. Порезался до крови. Осторожно раскидал песчаник, под которым нашёл раздробленный маленький череп. Медленно убрал руки, отвернулся, сев прямо на землю и закурил ещё одну.
Говорят, во время гипносна, как и во время обычного, душа отрывается от тела и отправляется в путешествие. Он не верил в души и их переселение. Поэтому думать о мальчике, которого, возможно, оставил здесь отец двести лет тому назад, не хотелось.

Эмили, разверни!

Тощий

1. Чужак

Тощий у них в секторе появился в конце последнего образовательного года. Максим этот день запомнил во всех подробностях. Отряд их как раз закончил дежурство по сектору и после вечерней линейки и гимна собирался под секторной стеной за домами, чтобы поиграть в пристенок. Игры велись на патроны и сигареты. Курили для форсу, рисково – никогда не знаешь: стуканут или нет. Если кто-то затаил на тебя какую-нибудь особенную злобу за день, могли и стукануть – тогда в ночи в квартиру опекунов придут взрослые дружинники, по доносу, и уведут в карцер, а утром на линейке при всей Образовалке прижгут язык окурком. И больно и позорно. Потом ещё от опекунов достанется, потому что на доме обязательно нарисуют белый крест, а опекунов на работе оштрафуют за неправильное воспитание. А может и в другую семью отдадут досрочно, в другой сектор. А что там в чужом секторе? Потому-то курящие после линейки в отряде считались отчаянными парнями. Максим на такое не решался. Во-первых, меткостью он не блистал и в пристенок выигрывал редко, а просто так сигарет достать ему было неоткуда. Он же не Киря – подопечный майора сектора, у тех-то в доме чего только ни водится. Во-вторых, если б сигареты и были – он не Шубин – их комотряда. О том, чтобы стукануть на Шубина – высокого, крепкого, одним взглядом вгоняющего любого отрядного в полное ничтожество, и думать страшно. Курить при Шубине решались только его ближайшие друзья. Хоть и не было пока случая, чтобы в их отряде кому-то прижигали язык за курение или поношение Идеалов Богоданной Отчизны, например, да только никогда не знаешь, что Шубину в голову патриотизм не вступит. Вот когда Шубин на сборе сектора, как взрослые, тогда пожалуйста, кури на здоровье, отрядные не сдадут. Даже шубинские ближайшие помощники.

Тощий не просто появился не как все люди, он ещё и начал с того, что курил при Шубине. Отряд сперва даже не понял, что за ними наблюдает чужак: ржали себе над обычными приколами, плевали в стену, футболили пластиковые бутылки, выбирали монетки для игры. Киря как всегда собирался подать Шубину сигаретку, но тут захлопал себя по карманам и ругнулся:
– Вот нечисть, сиги-то я, кажись, потерял.
Разговоры не смолкли, но как-то притихли. Максим скосил глаза. Шубин с пустой улыбкой – не то насмехаясь, не то осуждая Кирю, смотрел на него.
– Разжалую я тебя из фуражиров, Колядин, – сказал он не то в шутку, не то всерьёз. – Комотряда своего некуренным оставляешь.
Киря побледнел. Опекунов за его разжалование по головке не погладят.
Тут откуда-то сверху раздался негромкий голос:
– Ты в тех кустах пачку уронил, мне отсюда видно.
Сколько было отряда – все восемь человек молча подняли головы. Тогда-то Максим и увидел Тощего впервые. Тощий сидел на стене, свесив ноги и с доброжелательным равнодушием смотрел на них прозрачными бесцветными глазами. Был он в неуставной клетчатой рубахе и пыльных мешковатых штанах, а вот ботинки – армейские, хорошие, Максиму на зависть. На голове какая-то ветхая шапчонка непонятного цвета. По одному взгляду на Тощего было ясно, что он негодный и выпуск из Образовательного Учреждения отметит под Стеной – и по его худобе и тщедушности и по его одежде (все годные парни носили форму отряда). И ещё что-то странное было в его лице. Максим редко видел больных людей, но понял, что Тощий точно больной. Только не похоже было, что Тощего хоть что-то из этого волнует. В общем, Шубин бровью повёл, и Киря ринулся в кусты, на поиски пачки.
– Спускайся к нам, не бойся, не арестуем, – сказал он вроде как приветливо, только глядел на пришельца холодно. Шубин не любил чужих и ещё больше не любил негодных. Максим забеспокоился – что Шубин задумал?
– Да я не боюсь, – Тощий спрыгнул со стены. Негодным его могли признать уже по одному росту – ниже даже Максима. А Максим на строевой первый с конца. Испуганным Тощий не выглядел – озирался себе по сторонам, приглядывался к отрядным, молчал. Киря тем временем вынырнул из кустов, победно сжимая в руке потерянную пачку. У Максима мелькнула мысль, что Киря мог потерять её не случайно. Шубин выкуривал за вечер минимум половину, это было серьёзным расходом даже для Кири. Шубин закурил, протянул пачку гостю:
– Сам будешь?
Типично брал на слабо – с чужими курить нельзя, это закон. Но и как отказаться, чтобы потом не смеялись, что струсил? Однако Тощий спокойно кивнул и взял сигарету. Курил он жадно, взатяг и явно наслаждался каждым вдохом. Максим так не умел.
Шубин, не отрывал взгляд от лысой головы Тощего, которая маячила где-то на уровне его подбородка. Больше никто курить не решился. У стены повисла тишина, полная недоверчивого любопытства.
– Ты из какого сектора? В каком отряде? – спросил Шубин, продолжая играть в добрячка. Максим решил, что такое уж у него сегодня настроение. Тощий удивлённо посмотрел на него:
– Ни в каком я не в отряде... Не видишь что ли? Негодный. А вы в пристенок играете? На патроны? Дайте я с вами, у меня вон чего есть.
Он сунул руку в карман и выгреб сразу штук двадцать отборных патронов.
Взвод алчно загудел. Если собрать со всех, едва ли наскребётся и десяток, да ещё не известно, какие стреляют. Максиму до ужаса захотелось выиграть себе хоть один.
– Против таких сокровищ у нас ставки нет, – со сдержанной насмешкой заметил Шубин, аккуратно втаптывая окурок в землю.
– А вон, пачку добавьте, в самый раз будет...
– Что ж ты хочешь -- играть на всё сразу?
Тощий кивнул, почесал ухо о плечо. Слишком уж он был спокоен. Максим решил, что играть с ним опасно, кто их знает, негодных, какие у них хитрости.
– Мне б побыстрее сыграть, а то долго нельзя тут быть, чужой сектор, – объяснил он и простодушно добавил. – У нас в секторе патронов нет, а на интерес что за игра?
– Точно, на интерес играть не охота, – согласился Шубин и усмехнулся. – Давай так, если ты обходишь всех моих, ни разу не отдав ход – мы тебе все наши патроны и сигареты, а если кто-то тебя обойдёт – ты нам все свои патроны и мы тебя арестуем. За нарушение границ сектора. Годится?
– Не высока ли ставка? – тихо спросил Тощий, глядя прямо в глаза Шубину. Тот не выдержал, отвёл взгляд:
– Не хочешь, так не тянем, – ответил он равнодушно. Тощий пожал плечами и принялся отсчитывать монетки. Сами по себе они ничего не стоили теперь, только для игр и годились. Максиму стало неспокойно, в животе ворочался скользкий комок дурного предчувствия.
Остальные давно вынули деньги и готовились к первым броскам. Киря как всегда вызывался следить, чтоб никто не жулил. Максим помолился про себя и поцеловал крестик перед тем, как бросать. Но это ему не помогло. Тощий своего хода не отдал никому и скоро забрал у них все монеты. Он нетерпеливо смотрел за каждым бросающим – видно, торопился в сектор. Максим понял, что в победе он не сомневался. В этом ему чудилось что-то нечестное. Хотя формально всё было по правилам. Наконец все отстрелялись. Оживлённый Тощий подошёл к Кире за выигрышем – тот раздавал премии. Киря нерешительно посмотрел на Шубина. Тот лениво кивнул. Киря пересыпал в маленькие ладони Тощего семь патронов и добавил початую пачку сигарет – её с особым сожалением.
– Приходи ещё, – с вежливой злостью сказал Шубин.
– Приду, – серьёзно сказал Тощий. – Отыграетесь.
Прежде, чем кто-либо успел среагировать, Тощий уже взлетел на стену и сгинул с той стороны.
– Бес тощий, – сказал ему вслед Киря, как плюнул. С тех пор и приросло.

2. Оксана

Максим с самого начала знал, что добром это всё для Тощего не кончится. А Тощий таскался к ним каждый вечер, играл в пристенок, делился сигаретами, сам курил. Обещание он выполнил – позволил взводу отыграться. Максима не отпускало чувство, что он это сделал нарочно, чтобы его не выгоняли. Позже выяснилось, что и камни Тощий метал метко – в пристенок проиграет, в камни выиграет. В остальном он хоть и вёл себя тише тихого, но никогда он не мог смешаться с отрядом. Торчал из них клетчатой занозой. Максим не знал, чего Тощему не сидится в своём секторе, может, там его гонял свой отряд, а может, у него шарики за ролики заехали – у негодных часто нервы сдают перед выпуском. Каждое появление Тощего приносило Максиму почти физическую боль – он постоянно ждал, когда Шубину надоест играть в благодетеля, когда он арестует или изобъёт Тощего. Или просто убьёт. Негодных официально разрешалось расстреливать на месте без всякого повода. Но у них в секторе этим правом редко пользовались. Чего на них патроны тратить? Боевых патронов ещё после Охотничьих Лет становилось всё меньше. Свежие патроны отправляли на фронт, в городах поставок не было, жили старыми запасами.

То, чего боялся Максим, случилось примерно через месяц после первого появления Тощего в секторе.
Максим в тот день дежурил по дому. Напротив жила ячейка Оксаны – невесты Шубина. У Максима дыхание перехватывало каждый раз, как он её видел. В тот день Оксана вышла из дверей с ведром грязной воды – видно, тоже дежурила. Максим отошёл на середину комнаты, чтобы она его не заметила с улицы, и принялся наблюдать, затаив дыхание – юбка у Оксаны была подоткнута, ноги оголены выше колен – никто же не увидит в разгар дня все заняты – кто на работе, кто в образовалке или на дежурстве. А он, Максим, видит. Оксана вылила воду в канаву, но почему-то не пошла обратно. Она смотрела на другой конец улицы и улыбалась. К ней подошёл... Тощий. Максим едва не подпрыгнул. Он тоже улыбался. Максим как будто впервые его увидел – так меняла улыбка лицо. Оксана оглянулась по сторонам, ухватила Тощего под локоть и потащила в проулок между домами – но Максиму всё равно было видно, что там происходит. Вот с улицы их уже не заметят. Оксана что-то быстро говорила, ласково глядя на Тощего – когда они стояли рядом было хорошо заметно, что он её на полголовы ниже. Оксана стащила с его головы рваную шапчонку – Максим с удивлением и брезгливостью обнаружил, что Тощий – лыс. Оксана достала из кармана на переднике новую шапочку – крипично-красную. Таких в стране не производили, значит, она её сама сделала. Наверное на уроке домоводства. И вот теперь отдаёт её Тощему! Тощий смущённо отвернулся, но Оксана насильно надела на него шапку и рассмеялась, потом обняла его и поцеловала в обе щёки. Максим почувствовал, что краснеет. Вот так Тощий! А Оксана тоже хороша, при живом женихе с негодным крутить! Пока он думал над этим, Тощий испарился из проулка. Оксана поправила фартук, взяла ведро и пошла домой.

Вечером Максим опоздал на линейку – опекун попросил наколоть побольше дров. Так что он пошёл сразу к стене, куда и так все должны были явиться. Ему оставалось только пройти за последнюю линию домов, как вдруг, мимо него пронёсся Тощий, едва не сбив с ног. Максим развернулся и побежал следом, автоматически. Уже потом, в разгар бега он сообразил, что правильно делает – за Тощим полагается гнаться. Наверняка его кто-то ещё видел с Оксаной. Зато теперь не нужно думать – донести или нет. Судя по топоту позади, отряд не отставал. Тощий бежал очень быстро, петляя между ровными линиями домов, как заяц. Да только сектор тут чужой. А отрядные его знают как свои пять пальцев. Максим обернулся на бегу – заметили остальные его или пока нет. Он сжал зубы и наддал ходу, вот уже близко клетчатая рубашка, раздувающаяся от встречного ветра. Максим цапнул за неё, дёрнул на себя и в сторону. Тощий и пикнуть не успел – они оказались в неприметной расщелине между домами. Максим отпустил рубашку Тощего и быстро заслонил проход фанерой. Потом обернулся, кивнул вперёд. Тощий ничего не спросил: лицо его покрывал мелкий бисер пота. Негодным физические нагрузки даются тяжело. Они шли между домами, иногда едва протискиваясь сквозь щель. Молчали. Потом шли другими тайными проходами, известными Максиму, пока не добрались до противоположной стороны стены. Здесь властвовал отряд “11Б”, но, насколько знал Максим, в это время бэшки предпочитали торчать у старого склада боеприпасов. Повезло им жить рядом с таким богатством.
– Спасибо, – коротко сказал Тощий и нацелился перемахнуть через стену
– Да постой ты, чего наши за тобой гнались?
Тощий разом как-то обмяк, привалился к стене спиной и уставился в землю. Максиму было интересно – соврёт или нет?
– Да ничего. С Оксанкой поболтал. Я же не знал, что Шубин такой психованный...
Максим пока не решил, как это трактовать – как ложь или полуправду:
– Зачем же ты вообще с чужой девушкой заговорил?
– А зачем люди разговаривают? – огрызнулся Тощий, исподлобья зыркнув на Максима.
– Ты с ней знаком что ли?
– Знаком. Она к моему опекуну помогать по разнорядке приходила.
Говорил он зло и устало. Видно, привык уже приходить к ним после линейки, а теперь этому конец.
– Тебе-то что устроят за то, что помог?
– Да они меня не видели, – отмахнулся Максим.
– Ну спасибо, правда. Ты не обязан был...
Максим пожал плечами.
– Ты знаешь, Шубин быстро отходит, посиди недельку дома, а потом опять приходи... Только Оксанку больше не трогай.
Тощий дёрнул плечом.
– Ну нет, туда я больше не приду. Но вот тебе я кое-что принесу, хорошо? Тебе понравится... Только в мои дела с Оксанкой ты не лезь, ладно? Я её давно уже знаю... Раньше Шубина вашего...
«Что же он мне принесёт? Патроны что ли? – задумался Максим. – А может, сиги?».
– Не угадаешь, – улыбнулся Тощий. – Ладно, до завтра. Сюда же придти сможешь?
Максим кивнул. Тощий вмиг взлетел на стену.
– Тощий! – окликнул его Максим. – Тебя как звать-то? По-настоящему?
– Женя.
И спрыгнул по ту сторону.

3. Книгочеи

– Крыса тощая, – подобострастно говорил Киря, поглядывая то на пустую стену, то на комотряда. Шубин молча курил. Максиму казалось, что он нарочно стоит в такой позе и вообще всё делает нарочно.
– Теперь все понимают, что негодные – не люди, и их нужно истреблять? – докурив и вдавив окурок в землю каблуком, спросил Шубин тихо. Отряд напряжённо ловил его слова.
– Мы хорошо отнеслись к негодному, мы общались с ним как с равным. И что он?
– Что? – подхватил Киря. – В рожу командиру плюнул, вот что.
– Фигурально выражаясь, – быстро перебил его Шубин, заметив озадаченные лица. – Наплевал на доверие, тварь. Негодные хуже животных. Слабые не имеют права на жизнь, так учят нас Бог, Генсек и Отечество. И теперь вы понимаете, почему.
Максим вроде бы и понимал, а вроде бы и нет. Как измерить силу? Тощий слабее Максима, его признали негодным для жизни. Максим слабее Шубина, его признали негодным для размножения. Шубин пригоден для жизни и для размножения, ему подобрали невесту. И какую! Но невеста Шубина обнималась с Тощим, Тощий обыгрывает Шубина в камни и пристенок, значит, он сильнее? И кто из троих не имеет права жить? Тут он вспомнил о вчерашнем уговоре. Максим с сожалением посмотрел на начавших игру в пристенок парней и пошёл за дома.
– Макс, ты куда?
– Обещал опекунам помочь...
Он сам поразился, как легко далась ему ложь. За ложь на сутки запирали в карцер. А проверить его ложь было не так и сложно. Но слишком интересно, что за подарок у Тощего.
Максим легко пересёк сектор своими тайными маршрутами, ни разу не напоровшись на патруль. У стены было пусто. Максим потоптался на месте и с горечью подумал, что, может быть, Шубин прав: годные не люди, им ничего не стоит нарушить слово. И тут на стене показалась голова в оранжевой шапочке.
– Ты один? – прошептал Тощий.
– Один, один, – Максиму даже испугался тому, как обрадовался.
Тощий спрыгнул на землю, придерживая свою клетчатую рубашку на груди. Рубашка оттопыривалась. Максим с любопытством присмотрелся. Тощий отчего-то вспыхнул и отвернулся. Максиму тоже стало неловко, хоть он и не понимал, почему. Тощий покопался и вытащил из-за пазухи какую-то прямоугольную плоскую коробку.
– Я тебе книжку принёс, – улыбнувшись, пояснил он. – Читать-то умеешь?
Читать Максим, конечно, умел. А вот книг никогда раньше не видел – кроме Библии, но её в руки кому попало не давали. Он взял у Максима книжку и осторожно повертел в руках. «Трудно быть богом» – шевеля губами прочитал он название
– А зачем она?
– А ты попробуй, почитай, не оторвёшься, – ухмыльнулся Тощий.
– Небось запрещённая...
– Ещё какая запрещённая, – Тощий довольно улыбался.
Запрещённая книга показалась Максиму ужасно крутым предметом. Да и он сам теперь был не кто-то там, а настоящим преступником. Такие вещи придавали солидности.
– Спасибо, – сказал Максим от души.
– Только прочитай, – строго сказал Тощий. – Я за неё три обоймы отдал.
– Вот зачем тебе патроны...
Максим затолкал книжку во внутренний карман гимнастёрки. Вроде со стороны не видно.
– Покурим? – предложил Тощий. Они уселись под стеной. – Я давно книжки таскаю. У нас в секторе библиотека старая. Ясно, там всё закрыто. Жечь всё разом не стали – слишком пожароопасно. Ну сторож их понемногу жжёт. А я ему патроны дам и он мне до того разрешает покопаться, какие-то книжки унести...
Максим пожал плечами. Ему было непонятно, для чего Тощий это делает.
– Эх ты, – вздохнул Тощий. – Там же целые миры... Другие.

После они ещё не раз встречались на том же месте. Максим прочитал первую книгу, потом ещё одну и ещё. Теперь он уже не удивлялся тому, что Тощий любыми способами добывает их. Времени у Максима было немного, но он приноровился читать ночами, когда остальные воспитанники и опекуны спали. Максим набрасывался на книги как голодный на хлеб. Глотал их за ночь, даже толстые. Сначала он читал довольно медленно, но потом интерес начал гнать его вперёд. Скоро он стал читать так хорошо, что ему поручили читать отрывки из Библии на переменах. А уж с Тощим они спорили иной раз до хрипоты над разными книгами.

– Как там Шубин? – спросил Тощий однажды. И Максим испугался, что он хочет вернуться в компанию отряда. Максим привык считать Тощего только своим, ему не нравилась идея делиться им с кем-то ещё.
– Шубин про тебя совсем забыл, – честно ответил Максим. – У него другие заботы, его должны принять в школу офицеров. Нужно сдать строевую на отлично. И Слово Божье... А ты почему в из своего сектора бегаешь? Травят там вас?
– Да нет, – скучным голосом ответил Тощий, – так. Просто. У вас сектор хороший. И потом, тут Оксанка...
– Да уж, повезло тебе, – протянул Максим.
– Нравится она тебе? – с лёгкой улыбкой спросил Тощий.
Максим вздрогнул, замялся.
– Нравится она мне или нет, какая разница? Она всё равно в мою сторону и не плюнет. И потом, Шубин.
– Почему думаешь, что не плюнет?
– Да я почти негодный, – пробурчал Максим, краснея. – Смотри, какого роста... И сил не особо, и стреляю так себе.
– Зато ты хороший, – с неожиданным жаром сказал Тощий. – Добрый. И неподлый. И умный, вон как книжки читаешь.
– Да кому это нужно? – с досадой махнул рукой Максим. – Добрый, всё равно что слабый. А слабые, сам знаешь... Ни на что не годные.
– Знаю, – спокойно ответил Тощий. – Но я с этим не согласен. Ты же читаешь то, что я приношу...
– Мало ли что там в книжках...
– Ну и что, что в книжках? Там правильные вещи пишут, потому их никому больше читать не дают.
– Смотри, а то раньше времени казнят, – недовольно сказал Максим. – Растрепался тут.
– Донесёшь что ли?
– Может и донесу...
– Силу хочешь показать?
– Может и хочу...
– Да нет в этом никакой силы, – спокойно сказал Тощий. – Ладно, пока. Осторожнее там с книгами, смотри чтоб не нашли. У тебя много уже...
Максим отвернулся от него, ничего не сказал и не попрощался.

4. Парад

– Парни, айда, там Тощий! Тощий на параде в девках!
Киря, красный и возбуждённый шипел эту новость, закатывая глаза. Максим посмотрел на Кирю тревожно. Шубин прищурился. Они все стояли в толпе на смотре парада сектора гамма – сектора Тощего. На той неделе сами принимали гостей и проводили парад, а теперь праздно глазели на мощь дисциплины гаммы. Взрослые парады прошли в первой половине дня, сейчас выступали недообразованные.
– Да идёмте же, – шипел Киря, – быстрее, пока не прошли. У него башка лысая, прикиньте, и он в плаааааатье, ахахахахаха...
Отряд оживился. Максим похолодел. Что несёт Киря?
Отряд потянулся следом за Шубиным, который споро проталкивался через толпу, куда вёл Киря. Тот непрерывно что-то говорил и похохатывал. Максим его не слушал, все чувства как будто парализовало холодом, он и хотел не идти и не мог. Негодные обычно не участвовали в парадах... И почему Тощий должен идти в девчачьих рядах? Отряд распалялся.
– Вон он, вон – крикнул Киря, ввинчиваясь в последний ряд людей перед парадом и указывая куда-то. Максим тоже протолкался к заградительной линии и вытянул шею. Он не сразу узнал Тощего без его клетчатой рубашки – на нём была девчачья школьная форма. На лысой голове пилотка. Шёл он в ногу, не поднимая глаз, в руках, как у всех крайних – портрет Генсека. Максим растерялся, он не знал, что думать, в голове вился бесконечный поток вопросов. И тут сбоку оглушительно засвистел Киря. Их отряд потёк рядом с парадом, сопровождая шествие свистом и хохотом. Тогда Тощий вздрогнул и поднял глаза, обернулся, узнал. Максим поймал его взгляд, Тощий смотрел как всегда без страха и без вызова, но как-то печально.
– Понял, понял? – толкали его рядом. – Он же девка, во прикинулся! Поэтому к нам и таскался, тут-то её все знают! Ахахахахаха!
Максим вдруг резко остановился и попятился, назад, в сторону, вглубь толпы. Его ругали, наступали ему на ноги, пихали локтями.
Максим вырвался из толпы и побежал прочь.

5. Богоматерь

Поздно вечером, перед отбоем Максим, крадучись, пробрался в церковь. Там было пусто и звонко. Церковь была самым красивым местом в городе: из-за картин. Хоть и иконы, но картины же. И узоры на стенах. Можно было смотреть всю жизнь и не насмотреться. Он немного побродил по церкви, а потом подошёл к иконе Богоматери. У иконы теплилась лампадка. Максим перекрестился.
У него была тайна – он помнил свою мать. Обычно детей отнимают в роддомах – это единственные мед. учреждения, которые остались со старых времён. Если заболел – лечись сам, или умирай, слабые не нужны. Но вот за младенцами государство следило. Чтобы распределять. Мать Максима родила его дома, как он теперь понимал, а потом выдала за одного из детей опеки. Обман вскрылся, когда Максиму было три года. Его казнить не стали – решили, что слишком мал, чтобы запомнить растлевающую близость родных матери и отца. Но Максим запомнил. Не лицо матери, нет. Но само впечатление чего-то огромного и тёплого, обнимающего тебя со всех сторон. Ощущение любви. И когда он смотрел на Богоматерь с младенцем Христом, ему казалось, он смотрит на маму, разговаривает с ней. Он никому и никогда про это не говорил, даже на исповеди.
Вот и сейчас он пришёл, чтобы немного успокоиться. Рядом с иконой всегда становилось легче.
– Максим, – негромкий голос за спиной заставил его подпрыгнуть. Сердце чуть не остановилось. Оксана! И она знает, как его имя! Глаза Максима невольно забегали, ему не улыбалась перспектива пострадать от ревности Шубина.
– Ты что ты тут делаешь? – выдавил он, наконец.
– Мне с тобой поговорить нужно, – Оксана откинула толстую чёрную косу за спину и прямо посмотрела на него.
– Ну... говори, – выдавил Максим.
– Насчёт парада... Не удивляйся. Мне Женя про тебя много рассказывала. Она к тебе очень привязалась в последнее время. И я знаю... Что ты узнал... В Гамме специально в этом году решили негодных парадом пустить, чтобы показать, что все ресурсы до последнего используют... В общем, она переживает, что ты больше не захочешь её видеть. Я сказала ей, что этого не может быть. Ты ведь её друг.
– Нет, – резко ответил Максим, забыв о Шубине. – Я дружил с Тощим, а с сумасшедшей негодной лысой девчонкой, которая мне ещё и наврала, я дружить не собираюсь.
Оксана будто и не слышала его слов.
– Понимаешь, я раньше с ней в одной ячейке росла, пока меня к вам не перевели. В семь лет Женю ещё признали годной. А год назад она заболела. Она давно книги таскала в своём секторе, всякие, и учебники тоже. В общем, сама себе диагноз поставила, решила, что это рак. Вычитала в справочниках, чем лечить, залезла в старый медцентр, там были какие-то лекарства... Ну и лечилась... Странно, что не умерла, но волосы все вылезли...
– Зачем она лечилась-то? – вырвалось у Максима. – Если негодная.
– Ну негодной её только в этом году признали. Жить хотела...
Оксана вздохнула.
– Мне так жалко, что больше нельзя работать врачом. Я бы работала...
– Зачем? Негодных спасать что ли?
– А чем годный от негодного отличается? Лечили бы людей, было бы больше годных.
– Ну уж нет, если человек стал негодным, значит это воля Божья.
– А если этого человека врач спасает, значит, тоже воля Божья!
Максим даже вздрогнул:
– Ты чего в храме-то, богохульствуешь? Совсем что ли?
Оксана закусила губу, глядя на икону.
– Совсем. Теперь её к стене на выпускном поставят. А ты её даже простить не хочешь...
– Чего ей моё прощение? – поразился Максим. – Да я даже к размножению негодный. Мне невеста не положена... Это вы с Шубиным счастливые, – вырвалось у него.
– Да я скорее сдохну, чем от Шубина плодиться стану, – грубо ответила Оксана. – Причём тут вообще размножение?
«Не зря Шубин говорил, что девчонки все негодные, – подумал Максим».
– В общем, какая разница... А Тощ... Женя наверное, потому и заболела, что книжки читала, – попытался он вразумить Оксану. – Бог просто так не пошлёт.
И тут же мысленно пообещал себе избавиться от книг.
– Я тоже читала и что? – насмешливо сказала Оксана. – Почему её он наказал, а меня нет? И тебя?
– Ему виднее, – дипломатично ответил Максим.
– Ну и сиди тут с Богом, – огрызнулась Оксана. – Не знаю, чего она в тебе нашла. Предатель ты, ясно? От друга отказываешься.
– Ничего я не отказываюсь, только этот друг меня обманул первым, – буркнул Максим. – Она меня обманула, ясно? Наврала и всё. Зачем она парнем прикинулась?
– Затем, что иначе ей патроны было не достать. Приняли бы вы в пристенок лысую девчонку?
– Теперь уж не проверить... Пусть бы мне потом сказала...
Максим теперь даже злился на Оксану, пришла и испортила ему всё настроение. Чего она от него хочет?
– Ладно, поздно уже. Ну. Передать ей что-нибудь? – спросила Оксана.
Максим задумался:
– Книги, может, передашь?
Оксана отвернулась. Больше с тех пор они не разговаривали.

6. Выпускной

Утром первого сентября у круговой центральной стены было людно – Выпускной всё-таки. Максим с дрожью принял на линейке настоящий боевой автомат – последнюю неделю они учились его собирать и разбирать. В праздник Выпускного использовали боевые патроны. Государство платило. Желудок крутило со вчерашнего вечера – то ли от страха, то ли от того, что он должен был опять увидеть Тощего. В последний раз. Книги он так и не вернул. И читать их больше не решался – вдруг тоже заболеет. Какая-то заноза сидела в нём с самого дня парада. Максим хоть и уверял себя, что он – обманут и зря тогда выручил... Женю эту. Но где-то за грудиной всё ныло и ныло, царапалось. А ещё он боялся, что она к нему бросится, когда увидит... Девчонка же. Это было бы унизительно. Ему из-за этого воображаемого унижения хотелось наорать на Тощего, выплеснуть всю обиду и злость на него. Максим надеялся, что это сегодня поможет ему нажать на курок. Хотя кроме Тощего там будет ещё много детей. Семилетки, выпускники детского сада, которых отбраковали к школе. И выпускники школы, которых отбраковали для жизни. Слабые, негодные.
Максим украдкой смотрел по сторонам: Шубин был преисполнен торжественности, Киря откровенно скучал, кто-то явно горел желанием пострелять боевыми и шёпотом делился с товарищем идеями, куда лучше стрелять, кто-то, как и Максим, не хотел здесь находиться, но тщательно это скрывал. Здесь собрались отряды всего города, каждого из восьми секторов.

Наконец скомандовали построение. На Выпускной приехал Генерал. Опекуны и учителя – едва видные островки среди моря военных мундиров, то и дело одёргивали своих подопечных, что-то шептали, пугали и хвалили. Женские отряды чередовались с мужскими. Максим увидел Оксану в цепи буквально в трёх людях от себя, когда они построились.
А потом он посмотрел на стоящих у стены. Их было не так и много, может быть, человек пятьдесят – в белых казённых рубахах – стояли во рву. Максим знал, что у рва есть пол и этот пол открывается вниз, в братскую могилу, где трупы сжигают.
Ещё лет пятьдесят назад церемония Выпускного не обходилась без происшествий – но теперь, когда кровные семьи заменили постоянно меняющиеся опекунские ячейки, такое стало редкостью. Перед рвом пошёл поп в нарядной рясе – он напевно читал молитву и махал кадилом в сторону негодных. Негодные стояли молча, никто не плакал, даже семилетки. Максим не был уверен, что те понимают происходящее. Негодных уже давно не привязывали, но они даже и не думали бежать – куда? Всё равно расстреляют, а если промахнутся – сгоришь заживо в могиле. И тут, наконец, Максим заметил Тощего... Женю. Она не смотрела на ряд автоматчиков, на попа, ни на Максима: щурилась на небо – как будто рядом никого и не было. Максим вспомнил вдруг их споры под стеной, вспомнил, как ждал Тощего, как ему не терпелось обсудить с ним новую книгу... Сердце болезненно трепыхнулось и словно ввинтилось вниз. Ноги стали ватными, Максим пообещал себе, что не станет целиться – нажмёт на курок, а там на кого бог пошлёт. Поп закончил читать молитву, раздалась команда на плечо. Максим снял автомат с предохранителя и взял поудобнее. Негодные разом подались назад, упираясь спинами в стену. Кроме Тощего.
Вдруг что-то изменилось, по рядам прошёл ропот. Максим завертел головой и увидел Оксану: она прыгнула в ров и подошла к Жене. Взяла её за руку и повернулась лицом к автоматчиком. Её собственный автомат был плотно прижат к боку и дуло его смотрело в лицо Шубину. Женя прыгнула вперёд, потянулась и схватила за ствол ближайший автомат – дёрнула на себя. Автоматчик от неожиданности выпустил его из рук.
Прежде, чем кто-либо сообразил, что происходит, они вдвоём открыли огонь. Максим ещё успел заметить, как рухнул в ров, головой вниз Шубин, как захромал прочь, припадая на простреленную ногу, кто-то из отряда. И тут они наконец встретились взглядами с Тощим. Максим хорошо помнил, что Тощий не знает промаха – он уже почти чувствовал, как пули входят в его тело. Вместо того, чтобы броситься на землю и закрыть голову, Максим стоял, выпрямившись во весь рост, забыв про собственный автомат, и смотрел, смотрел. А Тощий всё не стрелял и не стрелял. Последнюю короткую очередь Оксаны перекрыл ответный хор автоматов. Взрослые дружины заняли место разбежавшихся и убитых. Выпускной наконец состоялся.
А Максим всё стоял неподвижно, до боли сжав цевьё и в голове неслось бессмысленное: «Прости, Господи, прости, Господи, прости меня...».

Эмили, ну скажииииииии.